НЕКРОКУЛЬТОВЫЕ СООРУЖЕНИЯ КАРЕЛЬСКОГО ПОМОРЬЯ И СМЕЖНЫХ ПРИБЕЛОМОРСКИХ РАЙОНОВ

(Материал данного раздела опубликован в виде статьи: Медведев П.П. Некрокультовые сооружения Карельского Поморья и смежных прибеломорских районов (ареальные исследования народного зодчества на территории Республики Карелия) / Петрозаводский гос. ун-т. Петрозаводск, 2001. - 87 с.; библиогр. 243 назв., рис. 19 (Деп. в ВНИИНТПИ)).

Данная статья является логическим продолжением серии авторских публикаций, посвященных изучению историко-архитек­турного наследия Беломорского Поморья, расположенного на се­веро-западе России и территориально охватывающего Карельский и По­морский берега Республики Карелии, Терский и Кандалакшский берега Мурманской области, а также Онежский, Летний и Зимний берега Архангельской области (рис.1).

Своеобразие архитектурно-строительной деятельности по­морского населения, выявленное ранее при детальном изучении системы расселения, групповых систем населенных мест, традиционных сельских поселений и крестьянских построек и обусловленное воздействием слож­ного комплекса специфических природно-климатических, истори­ческих, социально-экономических и этнических факторов, поз­волило автору выделить территорию Беломорского Поморья в ка­честве особого историко-архитектурного субрегиона Российско­го Севера [114; 115; 117; 118; 120; 122; 123; 126; 127; 128; 129; 130; 133; 134; 135; 136; 137; 138; 139; 140; 141; 142; 145; 146; 147; 240; 241]. Позднее этот вывод был подкреплен результатами аре­альных исследований и сравнительного анализа народного зодчества на смежных с Беломорским Поморьем территориях Архангельского Поонежья и Восточного Обонежья [119; 121; 124; 131; 132; 139; 143; 144].

Но это еще не «последний аккорд» в исследовании историко-архитектурного наследия, сформировавшегося и сохранившегося на территории прибеломорских районов. Ждет своего часа детальный анализ поморского культового зодчества. Требует глубокого изучения область инженерно-конструктивных и декоративно-ху­дожественных частей, элементов и деталей традиционных крестьянских жилищно-хозяйственных построек. Наконец, накопленные авто­ром за последние двадцать лет натурные материалы в сочета­нии со сведениями, полученными из архивных и литературных источников, убеждают в том, что проблема специфики архитек­турно-строительной деятельности населения Беломорского По­морья будет оставаться неразрешенной до тех пор, пока в орбите научных исследований не займет свое должное место уникальный массив поморских некрокультовых сооружений.

Практически аналогичная мысль, правда, не в столь явном виде, была сформулирована этнографом В.В.Пименовым еще в 1958 году [183]. Анализируя и обобщая сведения ученых-путешественников XV­II-XVIII веков о материальной и духовной культуре народов Ка­релии и смежных русских областей, он пришел к заключению, что «в Карелии последней трети XVIII в. сложилось, по край­ней мере, три района со специфическими формами хозяйства и культуры». Далее эти районы были соотнесены исследователем с тремя различ­ными «хозяйственно-культурными типами (комплексами - П.М.)», один из которых был назван «поморским». При этом в перечень его отличительных черт, наряду с морским рыболовством и про­мыслами морского зверя (при почти полном отсутствии земледе­лия), специфическими орудиями труда и промысловыми жилищами, было включено «особое устройство надмогильных памятников» [там же, с. 127-135].

В основу данного вывода В.В.Пименова были положены сведения, характеризующие быт старообрядческого населения выговских скитов и собранные отставным секунд-майором П.И.Челищевым еще в 1791 году во время его путешествия из Санкт-Петербурга в Ар­хангельск через Надвоицы (Воицкий рудник), село Сороку и го­род Кемь [232]. А заслуга В.В.Пименова заключается в том, что он обратил внимание исследователей на особую роль некрокультовых сооружений в процессе формирования самобытных черт поморской культуры и быта и тем самым предугадал их историческую и научную цен­ность как важного источника информации о различных сторонах материальной и духовной культуры, причем не только жителей прибеломорских районов, но и народов всего Российского Севера.

Развивая данный тезис с позиций современного видения проблемы, вынесенной автором в заголовок данной статьи, можно сказать, что некрокультовые сооружения Беломорского По­морья представляют несомненный научный интерес, являя собою, с одной стороны, многочисленные примеры из области малых ар­хитектурных форм со специфическими для данного типа сооруже­ний архитектурно-композиционными решениями и конструктивным устройством, а с другой, - нередко выступая в качестве уникальных памятников деревянного зодчества и высо­кохудожественных произведений народного декоративно-приклад­ного искусства [133, с. 59].

Первые натурные материалы по намогильным памятникам, сохранившимся на поморских некрополях, были получены автором еще в 1979-1980 годах в процессе работы Комплексной экспедиции Министерства культуры КАССР [137]. В это время были обследованы кладбища села Ковда (Кандалакшский район Мурманской области), деревни Черная Речка и села Кереть (Лоухский район Республики Карелия), города Кемь (Кемский раон Республики Карелия), деревень Юково, Лапино и Воренжа (Беломорский район Республики Карелия). И уже первые порции собранного автором натурного материала принесли свои ощутимые результаты, предоставив возможность при решении вопросов типологии крестьянского жилища поморов и классификации форм покрытий на жилищно-хозяйственных постройках и комплексах выдвинуть целый ряд рабочих гипотез об основных направлениях эволюционных процессов в архитектурно-строительной деятельности поморского населения [122, с. 91, 123, прим. 116, с. 208-209].

Далее, благодаря работе 8 историко-архитектурных экспедиций Петрозаводского государственного университета 1981-1987 годов, в орбиту исследования было вовлечено большое число некрополей на смежных с Карельским Поморьем территориях Мурманской и Архангельской областей [213; 123, с. 25-26, 105-106, табл.2], а результаты проведенных разведочных исследований неоднократно привлекались автором при решении задач по поиску этнических особенностей в архитектурно-строиетльной деятельности русского и карельского населения Беломорья [241; 118, с. 112-113].

Одновременно за период 1981-1993 годов с целью сбора дополнительных сведений о специфике поморской народной архитектуры автором были использованы две командировки по линии Петрозаводского государственного университета, совмещенные с профориентационной работой в сельских школах, а также 2 производственные командировки, связанные с выполнением научно-исследовательской работы в рамках проектов охранных зон Успенского собора и историко-архитектурного опорного плана города Кеми Кемского района Республики Карелия по заданию ТОО «Карелпроект» [6; 123, с. 105-106, табл. 2; 187]. Благодаря представившейся возможности автору удалось провести обследование намогильных памятников на некрополях сел Сумский Посад и Шуерецкое, деревень Шижни и Выгострова, а также исследовать остатки комплекса некрокультовых сооружений на кладбище города Кеми (Беломорский и Кемский районы Республики Карелия).

Полученные в это время автором натурные материалы позволили решить часть вопросов локального характера, как предверие к более глубокому анализу. Так, одна из таких задач, в частности, была решена автором в процессе историко-архитектурного исследования деревни Гридино - одного из наиболее интересных исторических поселений Кемского района Республики Карелия [44; 141], при разработке историко-архитектурного плана зоны охраны памятников истории и культуры города Кеми [6]. В этом перечне можно также упомянуть и статью, подготовленную в соавторстве с искусствоведом Э.П.Винокуровой и посвященную вопросам классификации мелкой платики (в том числе и поморской) и существенно расширяющей диапазон генерации исследовательских гипотез [147].

Далее в 1991 году автор статьи в качестве начальника российского экспедиционного отряда принял участие в работе Международной норвежско-российско-финской историко-архитектурной экспедиции-семинар, которой были охвачены территории Карелии и Мурманской области с целью сбора материалов для сопоставительного анализа народного зодчества сопредельных территорий Норвегии, России и Финляндии. В процессе ее работы были детально обследованы некрополи города Кеми, деревни Гридино (Кемский район Республики Карелия) и села Ковда [177; 186, с. 217].

Наконец, в 1992 году по заданию Министерства культуры Республики Карелия была проведена очередная инвентаризационная комплексная экспедиция, в процессе работы которой отрядом № 2 под руководством автора статьи было выполнено обследование памятников народной архитектуры на территориях Пудожского, Сегежского, Беломорского и Кемского районов Карелии [114; 115; 117; 147]. В итоге этой работы сведения о поморских некрополях нашли отражение при составлении аннотированных списков историко-архитектурных комплексов Карельского Поморья (см. приложение) [114, с. 8, 17, 19-20; 115, с. 7-8, 10-11].

Собранные автором при проведении полевых исследований 1979-1993 годов натурные материалы в сочетании с результатами архивных и литературных изысканий убедительно свидетельствуют о том, что наряду с упомянутыми во вступительной части статьи традиционными архитектурно-пространственными системами и объектами (системами расселения, сельскими поселениями, жилищно-хозяйственными и культовыми постройками) существенно важная роль в формировании специфических черт поморской культуры и быта принадлежит некрокультовым сооружениям - уникальному источнику информации о различных сторонах жизни и деятельности населения Беломорского Поморья.

Являясь традиционным атрибутом погребального обряда, сооружения некрокульта обладают качествами малых архитектурных форм со специфическими для этого типа сооружений композиционными решениями и конструктивным устройством, нередко представляя собой высоко художественные образцы народного декоративно-прикладного и изобразительного искусства, иллюстрирующие широкий спектр разнообразных приемов, форм, образов и моти­вов деревянной резьбы и росписи.

На этот уникальный органический сплав разнородных качеств, заключенный в поморских некрокультовых сооружениях, одним из первых обратил внимание академик архитектуры В.В.Суслов. Путешествуя в 1888 году по северу России с целью сбора сведений об отечественном зодчестве, он обнаружил на старом кладбище города Кеми необычной формы «намогильные раскольничьи памятники», имевшие «вид красиво обработанных столбиков, в верхней части которых, под большими выступами двухскатных крышечек», находились «различных форм крестики или образочки». Столбики были «покрыты изящною резьбою», «раскрашены различными тонами» и делались, по замечанию исследователя, «в Кеми исключительно одним мастером, из раскольников, чтимым между ними - Зосимою» [212, с. 51]. Вслед за В.В.Сусловым в Кеми побывал художник И.Я.Билибин, оставив в память об этом посещении рисунок Троицкой кладбищенской церкви, изображенной в ореоле сгрудившихся у ее подножия резных намогильных столбиков и крестов [23, с. 280-299].

Как видим, интерес исследователей отечественной народной культуры к намогильным памятникам на поморских некрополях проявился относительно давно. Однако в итоге общее число публикаций, посвященных исследованию специфики этого типа объектов, в действительности оказывается весьма незначительным.

В этой связи, во-первых, следует упомянуть о капитальном труде инженера М.В.Красовского. Обобщая результаты исследований предшественников по проблемам изучения памятников народной архитектуры и дополняя их собственными изысканиями, он свел всю накопленную до него информацию об отечественном деревянном зодчестве в относительно стройную систему, в которой, наряду с жилищно-хозяйственными постройками и храмами, должное место заняли «надгробия и могильные кресты» [79, с. 123-129, рис.152]. Кратко характеризуя некрокультовые сооружения как специфические в своем роде объекты, М.В.Красовский писал, что «надгробия бесконечно разнообразны по деталям, но по основным чертам композиции … могут быть разделены на три главные группы: на «гробницы», на «срубцы» и на «намогильнички» («намогильные столбики»). Таким образом этим исследователем впервые была затронута проблема типологии некрокультоывх сооружений и вместе с тем заложены основы для многих последующих научно-теоретических изысканий в этой области. Правда, нельзя не отметить, что прямых упоминаний о намогильных памятниках поморского населения в этой работе нет. Однако, но не исключено, что они были известны М.В.Коасовскому, поскольку в число иллюстраций оказалась включенной фотография Ф.Каликина с изображением намогильного столбика с кладбища села Данилово (ныне деревня Данилово Сегежского района Республики Карелия) [63, с. 35].

Во-вторых, особого внимания заслуживает статья историка В.Алымова, опубликованная в 1929 году в журнале «Карело-Мурманский край». В ней впервые было высказано предположение о том, что «надмогильные знаки русского беломорско-мурманского населения … заимствованы им» у более древних аборигенных жителей Поморья. В данной работе была также сформулирована гипотеза о генетическом родстве «надмогильных памятников поморов» с их рыболовецко-промысловыми орудиями труда и намечен ряд основных эволюционных этапов на пути христианизации древних «языческих» знаков [4, с. 21-22]. К сожалению эта работа не получила своего дальнейшего развития и сформулированные в ней гипотезы оказались забытыми на долгих полстолетия.

Лучшей участи удостоились идеи, заложенные в работах В.В.Суслова и М.В.Красовского. Так, в 1945 году архитектор А.Н.Буйнов воспользовался концепциями своих предшественников, составляя в форме научного обоснования детальное историко-архитектурное описание старого кладбища в городе Кеми с целью постановки его на государственную охрану «как памятника народного творчества» [66, с. с.212-213, 216]. Учитывая историко-архитектурную значимость данного документа, ныне хранящегося в фондах Карельского государственного краеведческого музея, при полном отсутствии сведений об этом документе в научной литературе, а также с целью последующего установления места и роли его автора в историографии народного зодчества Российского Севера, имеет смысл привести полный текст этого научного обоснования.

Характеризуя историко-архитектурную ценность кемского кладбища, А.Н.Буйнов писал, что «кладбища или погосты особенно в северных районах Архангельской области и КФССР (в прошлом Карело-Финская ССР, затем Карельская АССР, а ныне - Республика Карелия - П.М.) богаты надгробными, намогильными крестами. На кладбище можно встретить надгробия конца XVII и начала XVIII века. В КФССР в районах, где население старообрядцы, сохранился древний стиль надгробий, который сохранился до наших дней. Различные по форме и деталям надгробия можно разделить на несколько видов» [66, с. 212].

К первому виду сооружений А.Н.Буйновым были отнесены «гробницы, которые представляли собой рубленный из бревен сруб, покрытый на два ската тесом, увенчанный маленькой главкой. В гробнице всегда устраивалась дверь. Внутри устраивались полки для икон и лавки для сидения». Ко второму виду памятников этим исследователем были отнесены «срубы», которые «представляли собой прямоугольные или квадратные ящики, срубленные из бревен или досок. Сруб покрывался двускатной крышей, на коньке которой ставился крест. Кресты иногда ставились за срубцем (село Шуерецкое) в головах могилы» [там же].

Характеризуя «намогильные кресты - столбики», А.Н.Буйнов отмечал, что «их очень богато украшали резьбой, священными текстами, орнаментом и врезными крестами, складнями, медными иконками». По сообщению А.Н.Буйнова «столбики предохранялись от атмосферных осадков двускатной крышей. Крыша украшалась резными подзорами», а «большая часть крестов-столбиков» была к тому же еще и «раскрашена» [там же, с. 213].

В итоге вывод А.Н.Буйнова был однозначным: «Кемское старообрядческое кладбище богато погребениями древнего стиля». Оно «расположено в западной части города в небольшом лесу. Кресты, надгробия различной формы, рисунка, резьбы и росписи создают живописное зрелище, как бы дополняя красоту природы. До сего времени сохранились надгробия, датированные XVIII веком. Надгробия представляют собой прекрасные произведения искусства и как отдельные надгробия, так и кладбище в целом с оградой, резными столбиками должны быть сохранены» [тамже].

Представленное в госудасртвенные органы научное обоснование дало свои результаты и актом от 25 сентября 1945 года предлагалось: «1. Поставить охранную доску с указанием значения кладбища, как памятника народного творчества»; 2. Упавшие кресты беспризорные должны свозиться в здание собора (Кемского Успенского собора - П.М.) и убираться в кладовую. О привезенных крестах необходимо сообщить в Управление по делам архитектуры при СНК КФССР с их описанием или фотографией» [там же, с. с.216]. Однако по неизвестным причинам в 1957 году старое кемское кладбище было исключено из списка памятников, стоящих на государственной охране [65].

Но труды исследователей не пропали даром, поскольку одно из намеченных в приведенном выше акте охранных мероприятий все же было реализовано. Так, около десятка наиболее ценных в художественном отношении намогильных столбиков, датируемых второй половиной XVIII века, во избежание их физической утраты было перевезено с кладбища в Успенский собор, а позднее переданы в запасники Кемского районного краеведческого музея.

Как историко-архитектурная, так и общекультурная ценность сохраненных таким образом памятников поморского некрокульта несомненна, о чем убедительно свидетельствуют многочисленные публикации доктора архитектуры, профессора А.В.Ополовникова о деревянной архитектуре Российского Севера с многократно повторяющимися изображениями именно этих, сохраненных в Кемском музее, намогильных сооружений [167, с. 51; 168, с. 78, 82-89; 170, с. 208-222, ил. 270-271, 274, 276-280, 282-287; 171, с. 132, 134-135, 138-142, 147]. Таким образом, направление, намеченное А.Н.Буйновым, получило свое дальнейшее развитие в серии научных и научно-популярных публикаций архитектора А.В.Ополовникова. Причем весьма показательна сама эволюция посвященных поморскому некрокульту материалов, представленных в работах этого автора.

Так, если в одной из своих первых книг, опубликованной еще в 1955 году, А.В.Ополовниковым были приведены лишь иллюстрации намогильных столбиков Кемского кладбища [167, с. 51, ил.], то уже в монографии под заглавием «Русский Север», увидевшей свет в 1977 году, исследователь дает им более развернутую и подробную, чем у А.Н.Буйнова, характеристику с элементами искусствоведческого анализа.

И по этому поводу можно отметить следующее. Судя по представленным в публикациях А.В.Ополовникова материалам, вполне возможно, что ему было хорошо известно содержание подготовленного А.Н.Буйновым «научного обоснования» по кемскому кладбищу, а также не исключено, что А.В.Ополовников к этому времени был знаком с идеями, сформулированными в статье историка И.П.Шаскольского, опубликованной в 1957 году и посвященной изучению проблем первобытных верований карел и особенностям их погребального обряда [236].

В частности, формулируя обобщенный образ поморского некрополя, А.В.Ополовников в одной из своих работ писал: «… вдруг, где-то в самом углу ограды, в зеленом кружеве густого подлеска, возникает нечто совсем неожиданное. Низкий, наполовину вросший в землю сруб в два-три венца высотой. Он заботливо покрыт двухскатной кровлей с традиционным коньком и резными причелинами по торцам. А на ней простой деревянный крест, но не открытый, как обычно, а защищенный своей кровлей, тоже двухскатной и тоже с маленькими причелинами» [168, с.82-83].

А, говоря о генетических корнях подобного типа сооружений, исследователь пояснял, что «это так называемый срубец» и что «когда-то в далекие языческие времена жители лесного Севера хоронили своих предков не в земле, а в таких же срубах, но, по-видимому, больших и прочных. Ныне они, пройдя тысячелетнюю эволюцию, лишь оформляя могилу, предохраняя ее от внешних повреждений и преждевременного забвения» [там же, с. 83-84].

Далее, развивая характеристику обследованных им поморских памятников, А.В.Ополовников отмечал, что «к еще более интересным пережиткам язычества относится и другая разновидность надмогильных знаков - так называемые столбцы. Каждый из них - это своеобразное произведение деревянной скульптурной пластики, исполненное резцом народного художника. Все они в общем однотипны, но в них нет и тени ремесленничества, и среди них не найти двух одинаковых» [там же, с. 85].

«Небольшой (до сажени высотой) столб круглого, восьмигранного или прямоугольного сечения защищен сверху остроугольной кровелькой с неизменными причелинами», - писал А.В.Ополовников. «В верхней части столба врезана маленькая литая медная иконка с изображением того святого, имя которого носил умерший. А ниже вся средняя часть столба покрыта крупной и сочной порезкой, напоминающей резьбу на столбах крылец и галерей старинных зданий. Вариации этой резьбы бесчисленны, но почти все они основаны на принципе контрастного сочетания крупных линий и форм с мелкими, ритмично чередующимися деталями. Эта очень выразительная резьба придает столбцам чарующую прелесть и ставит их в один ряд с лучшими произведениями народного искусства крестьян Севера» [там же, с. 86].

В заключение приведенного описания А.В.Ополовников резюмировал, что «укрытые в сумраке старого ельника или прозрачной тени величавых сосен, эти резные столбики производят большое впечатление. Их суровый и лирический образ, словно пропитанный терпким ароматом Древней Руси оставляет в памяти неизгладимый след» [там же, с. 82-86].

Но поскольку образ обобщенный, то в качестве иллюстраций, наряду с упоминавшимися ранее фотографиями старых столбиков кемского кладбища, в этой работе А.В.Ополовников привел примеры аналогичных сооружений, сохранившихся на некрополях соседних с Кемью поморских поселений - сел Ковда (Кандалакшский район Мурманской области) и Шуерецкое, а также деревни Ушково (Беломорский район Республики Карелия) [там же, с. 83- 85, 87, ил.].

Знакомство в процессе проведения реставрационных работ на культовых постройках Карелии и Мурманской области с аналогичными намогильными памятникам на кладбищах других поморских селений позволило А.В.Ополовникову открыть новый информационный пласт в исследовании этого типа объектов - семантику форм, зафиксировавших в себе протекавшие некогда эволюционные процессы в бытовой жизни и в области архитектурно-строительной деятельности поморского населения.

Так в очередной своей публикации, предваряя ее цитатой, взятой из путевых очерков исследователя и путешественника второй половины XVIII века М.А.Круковского, А.В.Ополовников писал о том, что «всякое кладбище - показатель поэтического и художественного вкуса народа. Люди стараются украсить то, что им дорого. А северные старинные кладбища - их еще называют городинками или погостами - это особый, сказочно-таинственный мир, защищенный от реального тишиной былых жизней» [84, с. 18; 28, с. 110; 170, с. 210-211].

Нельзя не согласиться с А.В.Ополовниковым по поводу общекультурной ценности старых некрполей, поскольку «старые кладбища» «удивительны» «и тем, что на них мирно соседствуют отзвуки далеких языческих времен и философский аскетизм христианского средневековья. Одно из таких кладбищ есть в поморском селе Ковда. Таким же примерно было кладбище и близ Никольской церкви Шуезерского монастыря. … Подкупает очарование самобытно-чистых форм. Столь же остро воспринимается их органическая слитность с природой, будто они были ею самой и созданы, как расцвеченные лишайником валуны и раскидистые сосны. Немало удивляет и повлощенная в них неподвижность бытового уклада жизни поморов и какая-то истовая приврженность к традиционным образам, сумевшая пронести через многие века обычаи, формы и эстетические идеалы, сложившиеся еще в далекие языческие времена, задолго до крещения Руси» [170, с. 211]. С незначительными изменениями аналогичная характеристика поморских намогильных сооружений приведена и в другой книге А.В.Ополовникова [171, с. 132-135, ил., с. 138-142].

Но если работы А.В.Ополовникова и упомянутых ранее исследователей касались только некрокультовых сооружений Карельского Поморья, то первый научный материал о намогильных памятниках поморского населения Архангельского побережья появился на свет лишь в период 1970-1990 годов, благодаря статьям искусствоведа М.И.Мильчика, археологов-историков О.В.Овсянникова, Г.А.Чуковой и историка С.И.Дмитриевой, раскрывающим особенности внешнего облика и конструктивного устройства намогильных и обетно-поклонных крестов [45, с. 461-466; 150, с. 50; 165, с. 52-59].

Вместе с тем, говоря о Поморье, нельзя обойти вниманием публикации этнографа Т.А.Бернштам и особенно две ее капитальные монографические работы, посвященные изучению специфики хозяйства и культуры населения прибеломорских районов [12; 13; 14; 15; 16; 17; 18; 19; 20; 21; 22]. Но, отдавая должное этому автору и его работам, отметим, что намогильные памятники на поморских некрополях остались за рамками упомянутых исследований. Только в монографии под заглавием «Поморы. Формирование группы и системы хозяйства» в разделе, посвященном верованиям русских поморов, можно встретить краткое упоминание о поминальных и обетно-памятных знаках и крестах как специфических полифункциональных сооружениях, связанных с бытующим в поморской среде специфическими некрокультовыми ритуалами [14, с. 173].

Такая же весьма отрывочная информация содержится и в работах поморских археологов. В перечне этих публикаций могут быть упомянуты работы археологов А.Я.Брюсова, Н.Н.Гуриной, В.Я.Шумкина, В.И.Тимофеева, А.Я.Мартынова, А.А.Куратова, О.В.Овсяенникова, Ю.А.Савватеева и Н.К.Верещагина [43; 85; 86; 87; 88; 89; 90; 91; 103; 107; 108; 109; 110; 111; 112; 163; 164; 201; 202]. Однако, содержащиеся в работах упомянутых исследователей сведения о верованиях и погребальном обряде поморского населения очень скудны и не образуют цельной картины. Тем не менее в сочетании с результатами археологических исследований, проведенных на территории центральных районов бывшей Новгородской метрополии (cм. к примеру: [27; 43; 73; 74; 90; 93; 95; 96; 109; 149; 161; 163; 181; 193]) эту информацию можно рассматривать в качестве потенциальной основы при генерации перспективных научно-исследовательских гипотез.

В заключение краткого обзора приведенных выше литературных источников можно констатировать относительно слабую изученность проблемы, вынесенной автором настоящей статьи в ее заголовок, даже если учитывать фрагментарные сведения о поморских некрокультовых сооружениях, содержащиеся в пас­портных описаниях единичных памятников, составленных искусствоведом С.В.Воробьевой и архитектором-реставраторм С.В.Куликовым [157; 209], в отдельных архивных фотографиях, хранящихся в Государственном музее архитектуры им. А.В.Щусева (ГНИМА, Москва) и сделанных В.В.Сусловым (1880-е гг.), В.А.Плотниковым (1907-1909 гг.), П.Д.Барановским (1931 г.), А.Н.Буйновым (1940-1945 гг.), И.К.Чиняковым (1957 г.), А.В.Ополовниковым (1966 г.) и В.И.Шередегой (1966 г.) [39], а также в книжных иллюстрациях к научным и научно-попу­лярным работам архитектора Б.В.Гнедовского, искусствоведа М.А.Некрасовой и ряда других исследователей [37; 158; 159].

Автор склонен думать, что такой результат вполне закономерен, поскольку, несмотря на внешнюю привлекательность поморского некрокульта, глубокому и всестороннему исследова­нию он ранее не подвергался в силу своей специфичности и не разработанности методологических основ анализа подобного ро­да сооружений, занимающих пограничное положение между нес­колькими узкоспециализированными, также недостаточно глубоко исследованными предметными областями. В числе причин может быть названо и отсутствие необходимой степени комплексности и тотальности в проводившихся ранее натурных обследованиях.

Вместе с тем, достигнутый, благодаря совместным усилиям археологов, историков, этнографов, архитекторов и искусствоведов, уровень знаний о генезисе и эволюции некрокультовых сооружений на смежных с Беломорским Поморьем территориях [63; 175; 211; 213; 239], а также успехи в разрешении ряда общих и частных проблем их типологии (см. к примеру: [38, с. 19-57; 52, с. 25-27; 63; 64, с. 103-105; 77, с. 9, 42-44, 46-50, 52, 60-62; 173, с. 129-143; 174, с. 32-59; 176, с. 22-24; 183; 189; 230, с. 22-30; 236, с. 214-221]), в сочетании с достигнутой автором настоящей статьи территориальной, хронологической и этнической широтой охвата поморского материала дают надежду на успех в достижении намеченной автором статьи цели в познании общих черт и региональных особенностей в возникновении и развитии некрокультовых сооружений на территории Карельского Поморья и смежных прибеломорских районов [128; 138].

Так, характеризуя широту и глубину охвата предметной области исследования, следует отметить, что в целом за период с 1979 по 1993 годы на территории Беломорского Поморья от деревни Пялицы на северо-востоке (Мурманская область) до деревни Пулозеро на юге (Республика Карелия) и до города Мезени на востоке (Архангельская область) автором статьи было обследовано 143 поморских некрополя и 18 кенотафов (отдельно-стоящих функционально-символьных некрокультовых знаков). А совместно с результатами параллельно проведенных архивных исследований [39; 66; 157; 209] и литературных изысканий [37; 158; 159; 225] подготовленный к детальному анализу массив данных вобрал в себя информацию о 1907 поморских некрокультовых сооружениях. Причем, в этом массиве Карельское Поморье оказалось представленным 589, а Мурманское и Архангельское побережья, соответственно, 456 и 1006 объектами.

После камеральной обработки накопленных натурных и архивно-литературных материалов на базе методов архитектурно-типологического и математико-разведочного анализов автором статьи были получены следующие результаты. Так, по своему функциональному назначению все обследованные поморские некрокультовые сооружения были дифференцированы автором на два класса. При этом в от­личие от упомянутых выше кенотафов («К2»), наиболее представительным оказался класс намогильных памятников - сооружений, устраи­ваемых над грунтовыми захоронениями («К1»). Правда в данном случае следует заранее оговориться, что приведенное деление на классы в действительности довольно условное, поскольку в процессе натурных исследований и, особенно, при изучении архивных материалов для многих кенотафов не представлялось возможным получить однозначный ответ об отсутствии под ними человеческих захоронений.

При дальнейшей систематизации относящихся к первому классу объектов (1889 сооружений, составляющих 99,06% от общего числа некрокультовых памятни­ков), принимая во внимание, во-первых, степень их структур­ной неоднородности (сложности), они были дополнительно стратифицированы на два подкласса - моно- («ПК1») и полиструктурных («ПК2») памят­ников, существенно различающихся в своих крайних, поляр­но-противоположных формах (реализациях). Например, в качестве представителей первого подкласса можно рассматривать сооружения в виде грунтовых холмиков (без дополнительных надмогильных знаков) над единичными захоронениями, а к числу крайних представителей второго класса могут быть отнесены групповые семейные захоронения в оградах, названные автором некрокультовыми микрокомплексами и состоящие из нескольких намогильных памятников, разнообразных по форме и составу своих структурных элементов.

Однако и в данном случае можно заметить, что между подклассами, так же как и между упомянутыми выше классами, в дейс­твительности не существует жесткой (четкой, однозначно трак­туемой и (или) изначально определенной) границы. Это, види­мо, обусловлено общностью их генетических корней и эволюци­онных тенденций, тесным родством, последующим хронологичес­ким переплетением и ассоциативной комбинаторикой форм и ком­позиционных приемов архитектурно-пространственной организа­ции представителей разных подклассов, общностью принципов идейно-художественного формотвор­чества, и все это на фоне конкретных реализаций в «фазовом пространстве стохастических воздействий» [238].

Прежде чем углубляться далее в анализ подклассов следу­ет ознакомиться со структурными элементами памятников, пос­кольку некоторые из них наличествуют сразу в обоих подклас­сах, а во втором, помимо всего прочего, еще и в достаточно разнообразных сочетаниях.

Судя по результатам проведенного автором анализа, в роли таких структурных элементов применительно к по­морским сооружениям выступают надгробия (надгробницы - «Г1») и на­могильные функционально-символьные знаки («Г2»). Они различаются между собой по расположению относительно фиксируемого ими захоронения (погребальной ямы-могилы) и по своему композици­онно-пространственному решению: первые всегда располагаются непосредственно над могилой и имеют горизонтальную компози­ционную ось (или оси), тогда как вторые, имея вертикальную композиционную ось, могут располагаться как над могилой, так и около (на краю) ее, обычно в голове покойника.

Характеризуя выделенные группы структурных элементов, следует сказать, что в пользу правомерности подобного разде­ления свидетельствует множество примеров поморских намогиль­ных сооружений, действительно прямо противоположных в своей конкретной реализации. В таком случае вопрос о групповой принадлежности объектов решается просто и однозначно. Вместе с тем поморский материал приносит и другие примеры, когда рубеж между намеченными группами становится довольно условным, как и в случае с подклассами (о конкретных примерах будет сказано ниже). Это дает основание высказать широкий спектр предполо­жений, продублировав при этом гипотезы, сформулированные ра­нее в связи с проблемой дифференциации объектов на подклас­сы.

Поскольку в терминологическом отношении структурные элементы нами уже определены относительно более четко, неже­ли чем подклассы, представляется уместным уточнить в связи с этим и ряд моментов из высказанных выше предположений. В частности, это касается вопроса о переходе элементов из од­ной группы в другую. Здесь можно говорить и о формальном их переводе при переосмыслении сущности конкретных натурных примеров в процессе предварительной систематизации натурного материала.

Нечеткость границ между группами можно рассматри­вать и как результат внутригрупповых эволюционно-революцион­ных преобразований. В этом случае переход мог быть предопре­делен внутренними эволюционными законами развития. К приме­ру, могли иметь место переходы, продиктованные архитектур­но-композиционными или образно-художественными закономернос­тями. Не исключена также возможность перехода в форме авто­матического перескока из группы в группу под влиянием воз­действий стохастического характера. К примеру, вследствие закономерных во времени физических утрат по старости или в целом случайных (хотя в конкретных случаях может быть и преднамеренных, как результат военных действии) разрушений. С течением времени при определенных условиях такие памятники могли попадать затем в ранг традиционных.

Однако автор вынужден ппрервать изложение детального описания межгруппо­вых взаимодействий, и обратиться к изучению первой группы на­могильных памятников - надгробниц («Г1»), по форме и конструктивному устройству подразделяющихся на три подгруппы: построек-соо­ружений («ПГ1»), намогильных холмиков («ПГ2») и гибридных обра­зований, механически или органически сочетающих варианты предыдущих подгрупп («ПГ3»).

Из числа всех задействованных автором в анализе надгробий пост­ройки-сооружения составили примерно одну пятую часть (368 объектов - 19,48%), дифференцируясь на четыре типа: «домови­ны» («намогильные домики» - «Г1,ПГ1/1» - 145 штук), «ящики»-«ванны» («погре­бальные урны» - «Г1,ПГ1/2» - 218 штук), «намогильные доски» и «намогильные плиты» («Г1,ПГ1/3» - 4 штуки), а также «крышки»-символьные сооружения из орудий труда и бытовой утвари (крышки-знаки - «Г1,ПГ1/4» - 2 штуки).

Из числа приведенных выше типов несомненный интерес в первую очередь представляют «намогильные домики» - небольшие деревянные, пря­моугольные или трапециевидные («подпрямоугольные») в плане сооружения, имеющие деревянные стены и покрытие (рис.2-18). Они встречаются практически на всех берегах Белого моря от деревни Умбы на Терском берегу Мурманского Поморья до деревни Зимняя Золотица на Зимнем побережье Архангельского Поморья, бытуя среди как русского, так и карельского населения Беломорья.

Несмотря на общность конструкционного материала (древесина), «домики для мертвых» довольно разнообразны по своему внешнему виду. Судя по данным натурных исследований и сведениям, полученным из литературных и архивных источников, наиболее древни­ми являются «намогильные домики», рубленные из круглых бревен и покрытые бревенчатым накатом («Г1,ПГ1/1,Т1») (рис.2). Именно для них наиболее приемлем термин «домовина». По своей форме и конструктивным приемам устройства они во многом напоминают известные по археологическим раскопкам на территории Новгородских земель древние гробовища (см. к примеру: [230, с. 22-30]), в течение веков постепенно «выросшие» из земли и превратившиеся в символьный атрибут погребального обряда.

В качестве следующего эволюционного звена могут рассматриваться срубные «домовины» с тесовым покрытием («Г1,ПГ1/1,Т2»), практически полностью имитирующие в миниатюре крестьянское жилище или небольшие культовые постройки (сравни: [174, с. 44, рис. 3; 190; 191; 218]) (рис. 3, 4, 5), а заключительным этапом можно считать дощатые сооружения («Г1,ПГ1/1,Т3»), по форме и конструктивному устройству идентичные крышкам современных гробовищ (рис.6, 7).

Сама традиция устройства «намогильных домиков» достаточно древняя и, предположительно, восходит к дохристианским верованиям и обрядам, когда срубленная из бревен «домовина», опущенная в могильную яму или скрытая под грунтовым насыпным могильником, ассоциировалась с «домом для тела и души умершего». В этой связи интерес представляют результаты анализа не только общего объемно-композиционного решения «домиков», но и конструктивных приемов исполнения их стен и покрытий, сохранивших, предположительно, архаичные формы в силу консервативности самих обрядовых традиций.

В процессе исследования конструктивного устройства домовинных стен среди поморских «домиков» автором было выделено два варианта сооружений: срубные («Г1,ПГ1/1,ПТ1» - 42,64%) (рис. 2, 3, 4) и дощатые с нагельно-гвоздевыми соединениями («Г1,ПГ1/1,ПТ2» - 57,36%) (рис.6,7). По результатам натурных обследований (оценка физического состояния материала стен и покрытий в сочетании со сведениями, полученными в процессе опроса жителей-старожилов) «домики» первого варианта являются более древними, а выявленное процентное распределение вариантов говорит о том, что эволюционный процесс последовательной смены конструктивных приемов на стенах поморских «намогильных домиков» протекал достаточно интенсивно, видимо, благодаря широкому распространению пиломатериалов и гвоздей в строительстве Поморья. Примечательно, что аналогичная тенденция была зафиксирована автором при анализе сеней в крестьянских домах поморов [145, с. 42]. И в этой связи следует отметить, что данный факт можно рассматривать в качестве одного из свидетельств общности эволюционных тенденций в формировании некрокультовых сооружений и традиционных крестьянских жилищно-хозяйственных построек.

Любопытна и другая закономерность в распределении выделенных вариантов - тенденция к относительно более высокой архаизации конструктивных приемов устройства домовинных стен при движении с севера на юг вдоль обследованной территории (рис.1). И здесь следует заострить внимание читателя на том, что выявленное распределение имеет обратную направленность в сравнении с уровнем социально-экономического развития северных и южных районов Беломорья.

Так, намогильные домики Архангельской области в этом распределении выглядят более архаичными, чем аналогичные сооружения Карельского Поморья и Мурманского побережья. Так, на территории Архангельского Поморья соотношение срубных («ПТ1») и дощатых с нагельно-гвоздевыми соединениями («ПТ2») сооружений составило в итоге 60,00% против 40,00%, тогда как в Карельском Поморье и на Мурманском побережье, соответственно, 45,57% против 54,43% и 16,00% против 84,00%.

С одной стороны подобный результат можно объяснить дефицитом леса, особенно за пределами полярного круга, и концентрацией на двух последних побережьях большого количества открытых во второй половине XIX века лесопильных заводов (в Кеми, Керети, Ковде и Умбе) [9, с. 23, 109; 76, с. 186; 223, с. 423-425]. Однако более вероятным выглядит другое предположение: относительно быстрое затухание в Архангельском Поморье самой традиции устройства намогильных домиков с заменой их в период первой половины XX века на более простые по устройству земляные намогильные холмики («ПГ2»), господствующие на некрополях всех побережий Белого моря.

Детализируя далее характеристику срубных построек, можно сказать, что на поморских памятниках нашли отражение практически все известные в отечественном деревянном зодчестве конструктивные приемы устройства рубленых стен. Начальной точкой отсчета, видимо, служили «домовины» со стенами из круглых бревен («Г1,ПГ1/1,ПТ1/1» - 14,28%) (рис.2). На смену им, очевидно, пришли сооружения, стены которых были выполнены из отесанных с двух сторон бревен («Г1,ПГ1/1,ПТ1/2» - 16,67%) (рис. 8, 9) и из плах горбылями наружу («Г1,ПГ1/1,ПТ1/3» - 7,14%).

Отеска бревен позволяла применять при устройстве домовинных срубов бревен различной толщины, а также бревен, резко различающихся в диаметре вершины и комля. Не исключено, что в этом случае сыграли свою роль и эстетические вкусы представителей более зажиточной прослойки крестьянского населения. В частности, отесанные с двух сторон бревна естественно оказывались более дорогими по сравнению с обычными неотесанными бревнами, особенно если работа выполнялась силами наемных мастеров. Но, для зажиточных крестьян применение отесанных бревен в срубах «намогильных домиков» приносило и моральные выгоды. Чисто отесанные не только с наружи, но и изнутри стены «домовины» свидетельствовали об относительно более высоком богатстве родственников умершего, повышая их престиж в среде односельчан [151].

В свою очередь применение в стенах не бревен, а плах, вероятнее всего, было обусловлено стремлением к экономии древесины, тогда как прием обращения выпуклой стороны плах наружу, предположительно, связан с консерватизмом некрокультового строительства, тесно взаимосвязанного с весьма консервативными традициями похоронного обряда.

Развивая намеченную выше типологию можно сказать, что вслед за «намогильными домиками», стены которых были срублены из плах горбылями наружу, вероятнее всего, следовали «домовины» со стенами, сделанными из плах горбылями внутрь сруба («Г1,ПГ1/1,ПТ1/4» - 9,52%), тем самым намечая переход к сооружениям, рубленным из тесин («Г1,ПГ1/1,ПТ1/5» - 59,52%) (рис. 3,4, 10, 11), затем из тесин на нагелях без рубки углов (рис. 4, 12) и, наконец, дощатым (с каркасом (рис. 6, 7) и без каркаса (рис. 4, 13) постройкам («Г1,ПГ1/1,ПТ2») на первоначально кованых, а потом и заводских гвоздях.

Характеризуя «домовины» со стенами из плах горбылями во внутрь «домика» («Г1,ПГ1/1,ПТ1/4»), можно сказать, что вместе с желаемым результатом «эффекта престижности» при их устройстве экономия материала была «на лицо». А в отношении сооружений, сделанных из тесин и досок («Г1,ПГ1/1,ПТ2») (рис. 3, 4, 6-13), можно сказать, что использование последних в некрокультовом строительстве, вероятнее всего, последовало вслед за их применением при строительстве жилищно-хозяйственных и культовых построек, вызванным бурным развитием в Беломорье деревообрабатывающей промышленности в конце XIX - начале XX веков [9; 10; 14’ 76; 113; 188; 215; 222; 223; 224].

О возможности существования намеченного эволюционного пути говорит пример «домика», стены которого выполнены из чередующихся круглых бревен и плах горбылями наружу, а также «домовины», продольные стены которой выполнены из круглых бревен, а поперечные - из плах горбылями наружу («Г1,ПГ1/1,ПТ1/6» - 2,38%) (рис. 14). Причем, оба примера были зафиксированы автором на кладбище карельской деревни Нильмозеро в границах Карельского Поморья (Лоухский район Республики Карелия), где, в частности, были обнаружены и наиболее архаичные срубные намогильные сооружения с покрытием из бревенчатого наката. Однако нельзя исключать возможности существования и второго эволюционного направления - прямого перехода от сооружений второго варианта («Г1,ПГ1/1,ПТ1/2») к постройкам пятого варианта («Г1,ПГ1/1,ПТ1/5»). Может быть, именно по этой причине относительное количество «домовин» третьего и четвертого вариантов (соответственно, «Г1,ПГ1/1,ПТ1/3» и «Г1,ПГ1/1,ПТ1/4») даже в сумме значительно меньше относительного числа сооружений со стенами из тесин (16,66% против 59,52%).

Необходимо сказать также о том, что срубные «домики» довольно разнообразны и по приемам рубки углов, т.е. по способам углового сплочения бревен. Наряду с традиционной для всего Российского Севера рубкой углов срубов «в обло» («Г1,ПГ1/1,В1/1» - 15,00%) (рис.2, 14) в процессе натурных обследований поморских некрокультовых сооружений автором было зафиксировано бытование приемов рубки «в охряпку» («в собачью шею» - «Г1,ПГ1/1,В1/2» - 15,00%), «в прямоугольную лапу» («Г1,ПГ1/1,В2/1» - 55,00%) (рис. 4, 8, 11) и «в ласточкин хвост» («Г1,ПГ1/1,В2/2» - 12,50%) (рис. 3, 4, 9), а также смешанные варианты построек, в рубке углов которых наличествуют оба упомянутых выше конструктивных приема соединения бревен («Г1,ПГ1/1,В2/3» - 2,5%) (рис. 10). Причем, более архаичные приемы рубки с остатком (два первых варианта - «Г1,ПГ1/1,В1») оказались характерными именно для Карельского Поморья.

Учитывая, что территория Карельского Поморья является зоной совместного проживания представителей различных этни­ческих групп населения (русских и карел), то можно высказать предположение о существенном влиянии карельских архитектурно-строительных и культурных традиций на некрокульт этого субрегиона Беломорья. В данном случае, видимо, нашла отражение характерная для карел, как и для многих других представителей финно-угорских народов севера [172; 173; 174; 176], тенденция к сохранению архаичных форм и приемов в архитектурно-строительной деятельности, зафиксированная автором ранее в процессе изучения групповых систем населенных мест, сельских поселений и жилищно-хозяйственных построек русских поморов и поморских карел [118, с. 112-113; 120; 127; 129; 130; 134; 137; 138; 140; 141; 145; 146; 241, с. 43].

В свою очередь в группе нагельно-гвоздевых тесинно-дощатых «домиков» («Г1,ПГ1/1,ПТ2») выделяются три своих варианта: «домики» из тесин без рубки углов («Г1,ПГ1/1,ПТ2/1» - 2,00%) (рис. 4), постройки из досок без внутреннего или наружного каркаса («Г1,ПГ1/1,ПТ2/2 - 6,00%) и каркасно-дощатые сооружения («Г1,ПГ1/1,ПТ2/3» - 92,00%) (рис. 5, 6, 12, 13, 15).

Не исключено, что высокий процент «намогильных домиков» последнего варианта свя­зан с опытом и успехами поморов в морском судостроении [113, с. 34-39, 82-88]. В пользу такого предположения говорят варианты двухс­катных и трапециевидных покрытий «домовин», выполненные из продольных досок «в нахлест» - по типу обшивки стенок судов (рис. 4, 6-8, 10-13, 15). И в этой связи следует отдать должное природному таланту поморских судостроителей, отмечая высокий уровень их профессионального мастерства, хотя, согласно сведениям историка Н.А.Кораблева в 50-х годах XIX века «по­морские мастера-судостроители еще редко пользовались черте­жами, которые начали входить в практику поморского судостро­ения лишь к середине 70-х годов» [76, с. 40], а видный исследователь Севера второй половины XIX века С.В.Максимов отмечал, что «ло­дейные мастера руководствуются при строении судов только на­выком и каким-то архитектурным чутьем» [105, с. 294]. Интересно и наблюдение, сделанное известным ученым в области морского рыболовства Н.М.Книповичем, согласно которому «даже заурядные полуграмотные поморы могут весьма недурно воспроизводить новые типы судов на основании личного знакомства с этими судами и чертежами» [69, с. 55]. Причем, образное инженерное мышление у поморов достигало значительных высот, о чем гово­рит факт того, что «преподаватель сумпосадских мореходных классов Н.Растов, производя обмеры поморских шхун, пришел к выводу, что «центр парусности у них оказался в пределах, вы­веденных вычислением для лучших судов этого рода» [76, с. 40].

Возвращаясь же вновь к проблемам генезиса и эволюции поморских «намогильных домиков», можно сказать, что не исключена возможность и прямо противоположного эволюционного процесса, когда в качестве основы для сооружений этого типа служили каркасно-бревенча­тые (или каркасно-плаховые горбылями наружу) «домовины». Здесь достаточно вспомнить о «столбовой конструкции стен», зафиксированной археологами на славянских жилищах VI-XI веков и реконструированной А.П.Раппопортом [190, с. 157-161, рис. 59; 191]. А уже далее эволюционный процесс, очевидно, шел к каркасно-дощатым постройкам. Наконец нельзя исключить также возможность параллельного сосуществования этих двух эволюционных ветвей.

Возможно также, что на процесс широкого распространения дощатых и каркасно-дощатых «домиков» оказала влияние зафиксированная автором и этнографами традиция укладки на могилы в качестве намогильных памятников отслуживших свой век старых лодок или их частей, вос­ходящая к распространенному в погребальном обряде у многих северных народов древнему культу ладьи [56, с. 147]. В частности, по данным историка И.Ф.Ушакова, «хороня сородичей, оленеостровцы (Мурманская область, Олененостровский могильник, I тыс. до н.э.) клали тела умерших в лодки. Также хоронили покойников и саамы» [223, с. 15]. В этой связи привлекает внимание и замечание, сделанное историком М.Забелиным в его книге, посвященной исследованию обычаев, обрядов, преданий и суеверий русского народа. «Так называемая форма колод, или гробов близко похожа на лодку». Причем, «у древних родственных нам (русским - П.М.) народов, воспоминание о погребении такого рода хранилось на их памятниках, где изображалась лодка, или выкладывали ее из камня» [56, с. 562-563; 64, с. 147].

Замечание М.Забелина интересно еще и тем, что поморский материал как раз довольно наглядно иллюстрирует данный тезис. Во-первых, автором статьи в процессе экспедиционных работ на поморских некрополях были зафиксированы примеры использования в виде «домовин» остатков лодок (носа или кормы). Во-вторых, многие шеломы «намогильных столбиков», детальная характеристика которых будет представлена ниже, сильно напоминают миниатюрные модели лодок, вплоть до очень реалистичных примеров, типа намогильного столбика с кладбища деревни Выгостров (Беломорский район Республики Карелия) с шеломом в виде миниатюрной лодки-«долбленки».

В этой связи следует упомянуть и о другом наблюдении, сделанном М.Забелиным. В частности, он в своей работе упоминает о том, что «в зимнее время те же племена (русские и родственные им народы - П.М.), зашедшие на север, не могли по воде спускать покойников, а потому и обычай стал другой: там, запрягали в сани неосвоенных коней, или оленей и, положив на них лодку с покойником, или просто покойника, сопровождали его таким образом в неизвестную новую жизнь» [56, с. 567]. Возможно, именно этим объясняется некоторая достаточно своеобразная форма поморских «намогильных столбиков», в контурной резьбе которых можно усмотреть образ некоей поклажи типа «кокона», уложенной в лодку, установленную на сани, или просто поклажи в лодке.

Нельзя исключать возможности генетической связи уложенной на могилу лодки с лежащими и вертикально стоящими (носовая или кормовая часть) «лодками-шалашами». В данном случае, во-первых, следует упомянуть о работе этнографа Т.А.Бернштам, которая со ссылкой на исследования лингвиста И.С.Меркурьева и историка В.Р.Алеева [2, с. 45; 148, с. 26], сообщала: «Старики с Поморского берега (Беломорский район Республики Карелия - П.М.) еще недавнее время помнили, что, бывало, жили на Мурманском промысле и в вежах (вежей на Терском берегу назывались землянка или шалаш из досок, покрытых парусиной: «Посудину (судно - Т.Б.) разобьют, опрокинут и живут»). В таких вежах, где можно было только лежать или сидеть, промышленники жили несколько месяцев, обогреваясь очагом из камней в центре вежи и покрываясь «ровами» - одеялами из оленьих шкур» [14, с. 41]. Во-вторых, здесь можно вспомнить о том, что вертикально стоящие носовые части лодок, использовавшиеся для наблюдательного укрытия норвежскими рыбаками, автор статьи встречал во время работы Международной норвежско-российско-финской экспедиции 1992 года на территории Восточного Финнмарка в северо-восточной части Норвегии.

К сказанному можно также добавить, что внешняя форма вертикально стоящих носовых или кормовых частей лодок (особенно при взгляде на них с дальнего расстояния), помимо всего прочего, наводит на мысль об их возможной генетической связи с менгирами [208, с. с. 3-5, рис.2]. В этой же связи можно высказать предположение об общности генетических корней надгробий и надгробных знаков с саамскими менгирами и «лабиринтами»-«сейдами» [86; 242; 243] , тем самым, возрождая к жизни гипоте­зу историка В.Алымова [4].

Впечатление большого разнообразия «домиков мертвых» на поморских некрополях складывается также благодаря большой вариативности форм их покрытий. Наряду с широко известными по литературным источникам плоскими («Г1,ПГ1/1,ПВ1» - 19,64%) (рис. 2, 6, 7, 14), трапециевидными («Г1,ПГ1/1,ПВ2» - 4,46%) (рис. 4, 8, 10-13, 15) и двухскатными («Г1,ПГ1/1,ПВ3» - 62,50%) (рис. 3, 4, 5, 9) крышами, автором было зафиксировано бытование на обследованной территории «домиков» с лучковыми (полукруглыми - «Г1,ПГ1/1,ПВ4» - 0,89%), каскадными («Г1,ПГ1/1,ПВ5» - 19,23%) (рис. 16), двухскатными с полицами («Г1,ПГ1/1,ПВ6» - 0,89%) (рис. 17) и вальмовыми («Г1,ПГ1/1,ПВ7» - 1,79%) покрытиями (рис. 18).

Наиболее архаичными, предположительно, являются «домовины» с плоскими покрытиями, которые встречаются преимущественно на кладбищах Карельского Поморья (30,30% против 10,00% на территории Архангельского побережья) (рис. 2, 14). В качестве слудеющего эволюционного этапа можно рассматривать «домики» с трапециевидными крышами, примеры которых встречаются на всех берегах Белого моря (рис. 4, 8, 10, 11, 12, 13, 15), но примечательно, что их относительное количество постепенно снижается при движении с юга на север от Архангельского к Мурманскому Поморью (5,00% против 3,85%). Причем, очевидно, этот эволюционный этап был достаточно давно пройден, поскольку основная масса поморских «домовин» обладает двухскатной крышей (рис. 3, 4, 5, 9).

Оценивая процентное распределение трех упомянутых выше подвидов по отдельным беломорским побережьям, можно предположить, что эволюционный процесс в Карельском Поморье был заторможен и, видимо, не без влияния традиций поморских карел. Вместе с тем необходимо отметить, что именно на некрополях карельского побережья наблюдаются примеры иных, более сложных форм покрытий. В частности, на кладбищах села Керети (Лоухский район Республики Карелия), Ковды (Кандалакшский район Мурманской области) и деревни Нильмозеро (Лоухский район Республики Карелия) автором было афиксировано бытование (хотя всего лишь и по одному примеру) «домиков» с лучковой (полукруглой), двухскатной каскадной и двухскатной «поличной» (с полицами-изломами) крышами, а также две «домовины» с вальмовыми покрытиями.

Полученный результат на первый взгляд противоречит высказанному выше предположению о заторможенности эволюционного процесса развития форм покрытий на «домиках» Карельского Поморья и о влиянии в этом случае карельского субстрата. Но, если рассматривать «домовины» в комплексе с другими типами надгробий, то гипотеза приобретает больший вес и более четкие контуры, поскольку процесс усложнения форм покрытий мог протекать активно только при условии сохранения самой традиции устройства «намогильных домиков» в противовес тенденциям их замены более простыми по своему устройству и более поздними в хронологическом отношении надгробиями в виде «ящиков»-«ванн», «досок»-«плит» и грунтовых холмиков.

Однако вернемся вновь к вопросу о возможных эволюционных путях развития форм покрытий на «домовинах» и к их относительному количественному распределению по обследованной автором территории Беломорского Поморья, заострив внимание читателя еще на нескольких любопытных фактах.

Во-первых, явно обращают на себя внимание бытующие на Терском берегу Мурманской области «намогильные домики» с каскадными крышами (19,23% от 26 «домиков» Мурманского побережья) (рис. 12). Прямых анало­гий с жилищно-хозяйственными постройками этого района Беломорского Поморья не усматривается. Появление таких форм покрытий может быть объ­яснено ассоциативными связями их с мезонинами-«вышками», ши­роко бытующими на многих жилых домах Беломорского Поморья, но наиболее часто встречающихся именно на Терском берегу [123, с. 205-211, рис. 46, табл. 57-60]. Особенно близкими в этом отношении выглядят четырехс­катные вальмовые покрытия с мезонинами-«вышками» на жилых двухконечных домах. Последние широко распространены именно на Мурманском берегу, в силу того, что процесс формирования домов-комплексов, объединяющих под одной крышей жилые и хо­зяйственные части, здесь запаздывал в сравнении с развитием их жилых частей, причиной чему являлось почти полное отсутс­твие земледелия (не считая мелкого огородничества) и нераз­витость стойлового скотоводства [122, с. 58, 73].

Вместе с тем, сама форма каскадного покрытия для по­морской архитектуры не является чем-то инородным. При иссле­довании жилых построек Беломорского Поморья автором были за­фиксированы многочисленные примеры домов-комплексов с кас­кадными покрытиями, ареал которых локализован в восточной части Приморского и в Мезенском районе Архангельской области [123, с. 206, рис. 46, с. 211, табл. 80]. Подобные типы покрытий, видимо, достаточно архаичны. К примеру, каскадность крыш прослеживается на примере крестьянских домов деревни Стретилово, входившей в 1678 году в состав Тихвинского Посада (ныне город Тихвин Тихвинского района Ленинградской области) [151, с. 18, рис. 3]. Можно также упомянуть и о возможной ассоциативной связи каскадных крыш Мезенского района Архангельской области с карнизными поясами вологодских хором 1684 года, реконструированных историком М.И.Мильчиком и архитектором Ю.С.Ушаковым [там же, с. 28-35, рис. 10, 11], московских хором XVII века, воссозданных архитектором-археологом Ю.П.Спегальским [182, с. 16, рис. 1.11.а, с. 18, рис. 1.12.б], и навесами-«прикролеками» жилых домов Новгородской области [104, с. 79, рис. 27]. Не исключено, что каскадные крыши на постройках сохранились в Мезенском районе благодаря его природной и экономической изоляции от других районов По­морья.

В этой связи не исключена возможность бытования таких форм крыш в далеком прошлом и на постройках Терского берега, на­шедшая отражение в «намогильных домиках», благодаря консерва­тивности последних. Однако нельзя сбрасывать со счетов и возможность влияния форм деревянного культового зодчества. Сама идея каскадности во многом могла быть навея­на уступчатой формой бочечных завершений притвора, приделов и алтаря Успенской церкви в селе Варзуга (1674 г.), каскадным пок­рытием главного помещения Никольской церкви в селе Ковда (1613 г.) и крышей притвора Андреевской церкви на Большом Заяцком ост­рове в Соловках [170, с. 122-126, 130, 132, 137-138, 150-151]. Следует также упомянуть о том, что подобная форма крыш сохранилась на Георгиевской церкви (пер. пол. XVI в.) в селе Юк­совичи Подпорожского района Ленинградской области [79, с. 183, рис. 226; 182, с. 37, рис. 1.35.в]. Такое покрытие имели также клетские церкви в посаде Печерского монастыря и в селе Крестцы, изображенные на рисунках А.Мейерберга (1661 г.) [79, с. 178-179, рис. 212; 237, с. 170, рис.].

Вместе с тем можно утверждать, что сама каскадная форма крыш возникла не спонтанно, а вероятнее всего явилась результатом дальнейшей эволюции трапециевидного покрытия, о чем свиде­тельствую зафиксированные на «намогильных домиках» Мурманского побережья гибридные формы трапециевидно-каскадных крыш (4 сооружения, составляющие 15,38% от 26 «мурманских» «домовин»).

В этой связи аналогичным образом может быть объяснена и форма двухскатной крыши с полицами, зафиксированная на «доми­ке» с кладбища карельской деревни Нильмозеро (рис. 17). Полицы у крыши практически горизонтальные и сама форма покрытия может расс­матриваться как промежуточный этап эволюции от плоских (рис. 2, 14) к двухскатным (рис. 3, 4, 5, 9) покрытиям, а не как результат процесса усложне­ния последних.

Наконец, интерес представляют не только сами формы пок­рытий, но и приемы их конструктивного исполнения, где наряду с архаичным приемом устройства покрытия в виде сплошного бревенчатого наката («Г1,ПГ1/1,ПВ-/1» - 3,41%) зафиксированы крыши из плах горбылями вверх («Г1,ПГ1/1,ПВ-/2» - 1,14%) (рис.14), вниз («Г1,ПГ1/1,ПВ-/3» - 1,14%) и в шахматном порядке («Г1,ПГ1/1,ПВ-/4» - 1,14%) (рис.2), а также тесинные («Г1,ПГ1/1,ПВ-/5» - 7,95%) (рис. 5, 6, 9) и дощатые («Г1,ПГ1/1,ПВ-/6» - 85,22%) (рис. 3, 4, 6-8, 10-13, 15-17) покрытия. Причем, практически все перечисленные варианты покрытий наблюдаются и на жилищно-хозяйственных постройках поморов [120; 122; 123; 129; 145].

Накопленные автором натурные материалы также свидетельствуют о том, что основная мас­са обследованных «намогильных домиков» имеет покрытия, выполненные из до­сок (85,22%) и этот вариант явно господствует на всех бело­морских побережьях. Очевидно, им предшествовали тесинные крыши, примеры которых зафиксированы также на всех берегах, хотя и в значительно меньшем количестве. Видимо этот эволю­ционный этап был также достаточно давно пройден.

В свою очередь и в распределении вариантов конструктивного устройства покрытий, различающихся по направлению раскладки элементов кровельных настилов, наблюдается определенная закономерность. Так, более двух третей обследованных в Поморье «домовин» имеют покрытия с продольным настилом, опирающимся на торцевые стены («Г1,ПГ1/1,ПВ-/-(1)» - 72,60%) (рис. 2-4, 6-8, 10-17). Такой вариант встречается на всех берегах Белого моря. В свою очередь попе­речный настил без промежуточных опор («Г1,ПГ1/1,ПВ-/-(1)» - 17,80%) (рис. 5, 9) зафиксирован только на домиках Карельского Поморья, а поперечный настил по слегам («Г1,ПГ1/1,ПВ-/-(1)» - 9,60%) (рис. 18) бытует везде, кроме Мурманского побережья.

Подобный характер территориального и процентного распределения выявленных конструктив­ных приемов свидетельствует о неравномерном эволюционном развитии покрытий «домиков мертвых» на различных побережьях Белого моря, что, очевидно, обусловлено неравномерным соци­ально-экономическим развитием отдельных районов и, соответс­твенно, разной степенью развитости архитектурно-строительной сферы деятельности.

Детализируя общую характеристику поморских «домовин» следует упомянуть и об их важной морфологической особеннос­ти. В частности, нашедшие отражение в архивных источниках и выявленные автором в процессе натурных исследований соору­жения фиксируют места расположения только единичных мо­гил-захоронений («Г1,ПГ1/1,Р1») (рис. 2-17). Вместе с тем не исключена возможность широ­кого бытования в прошлом «домиков», объединявших несколько погребений («Г1,ПГ1/1,Р2»). Подобным примером может служить «намогильный до­мик» над семейной могилой на кладбище деревни Шижня (Беломорский район Республики Карелия), фотография которого, выполненная неизвестным автором предположительно в начале XX века, хранится в архиве музея архитектуры им. А.В.Щусева (Москва) в коллекции уникальных фотографий, относящихся к территории КАССР (рис. 18) [39].

Этот, хотя и единичный пример семейной могилы позволяет говорить о генетической связи «намогильных домиков» Поморья с грунтовыми могильниками, известными по археологическим рас­копкам на территории северо-западного Приладожья, а также с курганными захоронениями Олонецкого перешейка и всей Новго­родской (в прошлом) земли [38; 52; 64; 73; 74; 77; 78; 93; 95; 96; 149; 161; 181; 189; 193; 230].

В этой связи следует обратить внимание читателя и на результаты анализа ориентации захоронений с «домовинами». Ведущим вариан­том в Поморье являются погребения с широтной ориентацией («Г1,ПГ1/1,ПР1» - 89,36%), господствующие на всех обследованных побережьях. Однако, наличествуют, хотя и в незначительном количестве «домики мертвых» с меридиональной ориентацией (юг-север - «Г1,ПГ1/1,ПР2» - 6,38%), а также с компромиссной ориентацией в секторах юго-запад, северо-запад, юго-восток и северо-восток («Г1,ПГ1/1,ПР3»), состав­ляющие в сумме 4,25%.

Судя по результатам анализа натурных материалов, постройки второго и третьего вари­антов бытуют на Карельском побережье (9,09 и 4,55% против 86,36% широтных захоронений). В этом случае, присоединяясь к мнению пред­шествующих исследователей, можно предположить, что преобладание широтных захоронений связано со славянской традицией «поклонения вос­ходящему светилу» [173, с. 129], тогда как меридиональная ориентация была более свойственна финно-угорскому населению Севера, и в первую очередь, карелам. Следовательно, есть все основания утверждать, что вплоть до начала XX века древняя погребаль­ная традиция карел сохранилась не только в северо-западной Карелии, как об этом писал В.П.Орфинский [там же, с. 132], но и в Ка­рельском Поморье.

В последнем случае она, может быть, проступает даже более рельефно, благодаря чересполосному расселению русского и ка­рельского населения, где на «фоне сближения, взаимопроникно­вения и органического срастания культур разных народов наб­людается закономерный процесс выявления и сохранения в от­дельных культурах специфических элементов, играющих роль эт­нических символов - средств культурного самовыражения и са­моутверждения народа как целостности» В итоге, вслед за И.П.Шаскольским, Р.Ф.Тароевой-Никольской, В.П.Орфинским и Ю.Ю.Сурхаско можно рассматривать эту выявленную закономер­ность как отголосок древнейшей дохристианской традиции фин­но-язычных племен [173; 211; 213; 236].

Причины появления и широкого распространения «намогильных домиков» кроются в далеком прошлом, восходя к временам дохристианских верований и обрядов. В частности, по мнению историка И.П.Шаскольского, исследовавшего погребальный обряд карел, явление это было связано с древними верованиями аборигенов Севера, в представлении которых загробная жизнь являлась видоизмененным подобием земной, а «домик-гробовище» играл роль убежища для тела и души умершего в потустороннем мире. В течение тысячелетней эволюции «домики-гробницы», первоначально заглубленные в землю и напоминавшие в миниатюре по форме и конструктивному исполнению обычное крестьянское жилище, «выросли» из земли, утратили свою первоначальную функцию погребального сооружения и превратились в символ [236].

Применительно к территории Беломорского Поморья бытующая в среде русского населения традиция устройства «намогильных домиков» могла быть заимствована у карел. В пользу подобного предположения свидетельствует совпадение ареала распространения «домовин» с территорией, освоенной карелами в период с XIII по XVIII века в процессе движения трех волн миграционных потоков. Самой восточной точкой расселения карел на Мурманском побережье являлась Варзуга, где по сведениям новгородских летописей уже в XV веке существовал «Карельский погост», а на Архангельском берегу - низовья Северной Двины, где в период XII-XIV веков карелами были основаны небольшие колонии [55, с. 87; 99, с. 6; 123, с. 28].

Вместе с тем не исключена возможность привнесения этой традиции в Поморье самими новгородскими переселенцами, о чем свидетельствуют данные археологических раскопок средневековых захоронений на территории центральных земель Новгородской метрополии [69, с. 36-39]. Хотя и там, очевидно, сыграли свою роль межэтнические контакты славян с представителями балто-финно-угорских народов [94; 154; 155; 156; 194; 195; 196; 197; 198; 199].

Но не только формой и конструктивным устройством поморские «домо­вины» похожи на крестьянские жилые дома и храмы. О тесном генетическом родстве «намогильных домиков» с архаичными формами жилища и культовых сооружений, а также об их связи с дохристианскими верованиями и обрядами свидетельствуют не только внешние формы и конструктивные приемы устройства стен и покрытий, но и декоративное убранство их крыш, представленное шеломами (охлупнями) (рис. 3, 4, 5, 18), причелинами (подзорами), ветреницами, полотенцами и даже кронштейнами (рис. 10), а также наличие на некоторых постройках окошек и дверей (рис. 3, 4, 8, 11, 13, 15, 17), через которые согласно поверьям, «вылетала душа умершего, чтобы путешествовать по миру» [141, с. 13, рис.].

Вторую группу некрокультовых памятников, представляющих несомненный интерес для исследователей не только поморской, но и всей российской кульутры, образуют ке­нотафы - вертикально стоящие функционально-символьные некро­культовые знаки. Судя по результатам проведенного авторами анализа, применительно к поморским некрокультовым сооружениям они встречаются автономно (18 шт.) или в качестве структурных элементов надмогильных памятников (1847 шт.). Причем, в отличие от надгробий (надгробниц), которые всегда располагаются непосредственно над могилой и имеют горизонталь­ную композиционную ось (или оси), кенотафы - имеют вертикальную ось и располагаются как над могилой, так и около (на краю) ее.

В процессе разведочного анализа, с учетом различий в общем объемно-композиционном решении, все обс­ледованные кенотафы дифференцировались на три подгруппы: «намогильные столбики» («Г2,ПГ1» - 653 объекта или 35,35%) (рис. 2-4, 6, 11, 13, 15, 17-19), кресты («Г2,ПГ2» - 1093 объекта или 59,18%) (рис. 7-10, 12), стелы («Г2,ПГ3» - 86 объектов или 4,66%) и гибридные сооружения («Г2,ПГ4» - 15 объектов или 0,81%) (рис. 14).

Сооружения первой подгруппы, согласно одной из гипотез, высказанных предшественниками, первоначально, видимо, являлись неотъемлемой частью «намогильных домиков», венчая коньки их крыш (рис. 18) или располагаясь рядом со срубом (рис. 2-4, 11, 13, 15, 17) [236, с. 217].

В развитие этой гипотезы, можно предположить, что данная традиция, вероятнее всего, восходит к культу поклонения «святым деревьям», сохранившемуся, к примеру, в среде ка­рельского населения севера вплоть до начала XXI века [64, с. 150-151]. Судя по литературным источникам, подобные верования широко бытовали в прошлом и у славянских народов. Печать этой традиции прослеживается, в частности, в ритуале «вывешивания полотенца на гроб, крест или икону», а также в суеверии, что осиновый кол, забитый в могилу избавляет от нечистых покой­ников, чтобы они не вредили живым [1, с. 142; 56, с. 275; 234, с. 120-123]. Соединению в общий комплекс надгробного монумента разнокоренных символов «домика для умершего» и «святого дерева», возможно, способствовала еще одна традиция - устройство кладбищ в «святых рощах» на местах бывших языческих капищ и мольбищ [1, с. 144; 160, с. 112: 173, с. 142].

Возможно, что традиция устройства намогильных столбиков имеет и иные генетические корни, но также восходящие к дохристианским верованиям. Достаточно вспомнить, что в раз­деле под заголовком «Приметы и симпатии» капитального труда историка М.Забелина содержится описание одного старин­ного поверья, согласно которому «осиною народ признает прокля­тое дерево, за то, что на нем, по преданию, удавился Иуда Предатель и потому на этом дереве, хотя бы даже, если ветру нет, происходит шелест листьев, оно же имеет по суеверному понятию чрезвычайную силу против колдунов и когда такому умершему и вставшему из могилы осиновый кол вколотят между плечь, то колдун прекращает свое загробное странствование [56, с. 275]. Аналогичные упоминания можно встретить в статьях этнографов И.И.Шангиной и Л.П.Азовской [1, с. 142; 234, с. 120-123]. А в статье археолога Н.В.Хвощинской можно найти упоминание о том, что в X - начале XI веков у населения Залахтовья широко бытовал «ритуал порчи оружия и орудий труда и обряд втыкания крупных предметов в землю рядом с погребением». В этой же статье описан также случай, когда захоронение было перекрыто сверху деревянным щитом, от которого сохранился железный умбон, причем, щит был пробит копьем и топором [230, с. 22-30]. Кроме этого, в работе Н.В.Хвощинской приведена реконструкция «легкого деревянного строения над грунтовым трупосожжением». Это захоронение датировано концом I - началом II тысячелетия н.э., а по внешнему облику очень схоже с «намогильными домиками», увенчанны­ми «намогильными столбиками», по типу зафиксированного на кладбище деревни Воренжа «домика» с крестом на крыше (Беломорский район, Республика Карелия) (рис. 9).

Говоря о поморских некрокультовых сооружениям нельзя исключать возможности их генетической связи с деревянными «безобразными, из корня вырезанными» человекоподобными идолами - характерными атрибутами языческого погребального обряда саамов (лопарей). Подобная традиция могла существовать ранее и в среде первых новгородских переселенцев, а в качестве ее отзвука могли бы рассматриваться игрушки-«панки», зафиксированные этнографами на Онежском полуострове в дерев­нях Яреньге, Лопшеньге и в Лудском Посаде на территории Архангельского Поморья (Приморский район Архангельской области) [8, с. 105-117; 82, с. 25; 223, с. 106]. В этой связи можно предположить о наличии и более глубоких генетических корней, восходящих к менгирам первобытнообщинного строя: на территории Беломорского Поморья - к памятникам древней саамской культуры, сохранившимся, к примеру, на островах Кузовах недалеко от Кеми [10, с. 11-13; 201, с. 33; 215, с. 7].

Последнее предположение интересно еще и тем, что позволяет наметить еще одну эволюционно-генетическую цепочку, связывая между собой саамские дольмены - вертикальные камни, перекрытые глыбами-плитами - со «столбиками», покрытыми двухскатными крышами, а также с «намогильными домиками». Причем, в первом случае в качестве промежуточного звена можно было бы рассматривать упоминавшиеся уже автором ранее рыболовецкие «сторожи» из вертикально поставленных носовых или кормовых частей лодок, а в последнем - надгробия из перевернутых лодок, каменных плит и деревянных досок.

Обобщая сформулированные выше гипотезы, можно констатировать, что традицию устройства «намогильных столбиков», как вертикально-стоящих функционально-символьных знаков над захоронениями, русское население Поморья могло принести с собой во времена новгородской колонизации прибеломорских земель, а также позаимствовать этот обряд у карельского или саамского населения. В дальнейшем процесс закрепления традиции в среде русского населения или путь перенятия им языческой символики у соседних народов оказался упрощенным тем, что у поморов издавна существовал обычай водружать над могилами рыбаков-соплеменников в виде памятного знака орудия морского и охотничьего промысла, характерные черты которых (крючья багров, концы лыж и ножей, зубья гарпунов и т.п.) прослеживаются в резьбе многих намогильных столбиков (рис. 4, 13, 15, 18, 19) [4, с. 21; 242, p. 56-57; 243, p. 16-17].

Но, следует заметить, что это пока всего лишь рабочие гипотезы, требующие своего более глубокого изучения. Развивая же далее пока лишь одно из высказанных выше предположений, можно говорить о том, что при упрощении ритуально­го обряда «столбики» полностью заменили собой «домовины» и преврати­лись в их символ. И в этой связи сравнительный анализ общего объемно-композиционного решения и конструктивного устройства столбиков и «домовин» приобретает особо важное значение.

По результатам проведенного автором разведочного анализа можно сказать, что все задействованные в анализе столбики оказались в итоге очень разнообразными как по внешнему облику, так и по особенностям своего конструктивного устройства. Так, основную массу этого типа сооружений составили столбики, выполненные из тесин прямоугольного сечения («Г2,ПГ1,Т1» - 45,96%) (рис. 3, 4, 13, 15, 18). Наряду с ними, хотя и в значительно меньшем коли­честве оказались представленными сооружения круглого («Г2,ПГ1,Т2» - 10,65%) (рис. 2, 7), восьмигран­ного («Г2,ПГ1,Т3» - 12,93%) (рис. 4, 11) и квадратного («Г2,ПГ1,Т4» - 26,48%) сечения, а также столбики смешанных форм («Г2,ПГ1,Т5»), остов-лопастка которых представлен в комбинации двух (кругло-квадратные, квадратно-восьмиг­ранные, кругло-прямоугольные и квадратно-прямоугольные) и даже трех (квадратно-круг­ло-восьмигранные) упомянутых выше вариантов, позволяющие в итоге говорить о существовании сразу нескольких эволюционных направлений.

Согласно сведениям, полученным при опросе местных старожилов, а также с учетом технического состояния обследованных сооружений, наиболее древними, вероятнее всего, были столбики круглого сечения, появление которых над захоронениями может быть связано с упоминавшейся ранее традицией, восходящей к поверью «об осиновом коле». Не исключена и возможность постановки над могилой круглого столбика в качестве символа-оберега - «святого дерева» по аналогии со святыми рощами, в которых, как правило, и размещались деревенские некрополи. В этой связи нельзя не упомянуть о наблюдении, сделанном этнографом Р.Ф.Тароевой-Никольской в процессе изучения обрядов и обычаев, бытующих в карельской среде. По утверждению этого исследователя «у карел, также как у финнов, саамов и вепсов, прослеживается ряд архаических представлений о почитании деревьев, птиц и т.п.», причем «особо выделялись такие деревья, как ольха, ель, рябина, можжевельник, береза» [64, с. 110].

Наконец еще одно предположение может быть высказано с учетом сведений, представленных в монографической работе этнографов У.С.Конкка и А.П.Конкка. Представляя на суд читателей результаты исследования региональных черт духовной культуры сегозерских карел (юго-западных соседей Карельского Поморья), сформировавшейся в период конца XIX - начала XX веков, они отмечали, что еще в начале XX века «покойника везли на кладбище зимой и летом на санях», а «если кладбище было близко, то … гроб несли, привязав его к жерди от изгороди». После этого, «зарыв могилу, тут же в ногах» ставили «крест или временный памятник» [52, с. 26-27]. Правда, остается лишь догадываться, как выглядело такое временное сооружение, но можно предположить, что намогильным памятником могла служить простая жердь.

Так в упоминавшейся уже ранее статье историка В.Алымова содержится сообщение о том, что «в Гаврилове (стоянка поморов-рыбаков на Мурманском побережье - П.М.) … на одной могиле поставлен простой «кол». При описании этого случая исследователь отмечал: «оказывается, что это не простой кол, а «палтух», т.е. жердь, на которой просушиваются яруса (рыболовная снасть) или сушатся тресковые головы. Умершего рыбака на двух палтухах снесли на кладбище, и один из них послужил надмогильным знаком» [4 с. 22]. Аналогичную ситуацию автор данной статьи имел возможность наблюдать в 1980 году при обследовании кладбища у деревни Черная Речка (Лоухский район Республики Карелия). На этом некрополе вблизи старых могил находилось свежее захоронение, над которым был устроен земляной холмик и установлен временный памятник из двух окоренных жердей, связанных веревкой. А из опроса местных жителей стало известно, что именно на этих двух жердях и был принесен гроб с покойником из деревни для захоронения на кладбище.

Таким образом, если предположить, что в роли исходного прототипа выступали столбики круглого сечения, то им на смену в дальнейшем пришли сооружения с остовами, имеющими восьмигранную, квадратную и прямоугольную формы поперечного сечения. В свою очередь столбики смешанных вариантов могут служить иллюстративными примерами промежуточных эволюционных преобразований.

Наряду с формой поперечного сечения интерес представляют также завершения столбиков. По этому призна­ку все задействованные в анализе сооружения разделились на два подтипа: сооружения без покрытий («Г2,ПГ1,ПТ1» - 17,30%) (рис. 6, 19) и с покрытиями («Г2,ПГ1,ПТ2» - 82,70%) (рис. 2-4, 11, 13, 15, 17-19). Не исключена вероятность того, что многие постройки первого варианта в прошлом имели покрытия, о чем го­ворят остатки гвоздей в их навершии (рис. 3, 4, 13) . И в этой связи гипотеза о генети­ческом родстве намогильных «столбиков» с «домовинами» приобретает больший вес. Вместе с тем, не утрачивает своего значения и предположе­ние о взаимосвязи столбиков со знаками-символами в виде орудий труда (например, гарпунов или острог). Кроме того, столбики без покрытий позволяют наметить ассоциативные связи с саамскими идолами, с поморскими «панками» и даже более глубо­кие корни, восходящие к менгирам периода первобытнообщинного общест­ва.

В числе столбиков, не имеющих специальных покрытий, могут быть выделены следующие дополнительные варианты: столбики без специальных завершений («Г2,ПГ1,ПТ1/1» - 79,65%) (рис. 2); столбики, увенчанные миниатюрными крестами («Г2,ПГ1,ПТ1/2» - 19,47%) (рис.6); и стол­бики, с навершиями в виде многогранных фигур (к примеру, многогранного шара) («Г2,ПГ1,ПТ1/3» - 0,88%). В свою очередь сооружения с покрытиями в итоге стратифицировались на 3 варианта: с двухскатными крышами («Г2,ПГ1,ПТ2/1» - 99,26%) (рис. 2, 3, 4, 11, 13, 15, 17-19), с шатрами («Г2,ПГ1,ПТ2/2» - 0,55%) и луковичными главка­ми («Г2,ПГ1,ПТ2/3» - 0,19%), а внутри первого варианта были выделены два дополнительных подвариан­та, один из которых учитывает наличие венчающего двухскатную крышку элемента в виде миниатюрного крестика (соответственно, 8,95% типа «Г2,ПГ1,ПТ2/1(2)» против 91,05% типа «Г2,ПГ1,ПТ2/1(1)»). Зафиксированные на поморских столбиках и описанные выше формы покрытий позволяют высказать предположение о генетическом родстве этих объектов как с жилищно-хозяйственными постройками, так и с культовыми сооружениями.

Дальнейший более детальный анализ конструктивно-декоративных эле­ментов столбиковых покрытий только лишний раз подтверждает данное предположение. Так, из 528 столбиков, имеющих двухскатные крыши («Г2,ПГ1,ПТ2/1»), 297 сооружений хотя и имеют примитивное покрытие из двух тесин или досок («Г2,ПГ1,ПТ2,В1» - 56,25%), од­нако более четверти их («Г2,ПГ1,ПТ2,В1/3» - 26,10%) украшены резьбой по кромке карнизных свесов по типу «красного теса» (рис. 4, 9, 11, 15, 18, 19), имеющего широкое распространение в покрытиях церквей и часовен [170, с.15, рис.5, с. 23, рис. 13, с. 39, рис.38, с. 44, рис. 44, с. 52, рис. 56, с. 118-119, рис. 151, с. 122, рис. 154, с. 134, рис. 169, с. 136, рис. 171, с. 189, рис. 245, с. 237, рис. 309]. А в группе из оставшихся 231 объекта («Г2,ПГ1,ПТ2,В2» - 43,75%) выделяются варианты столбиков, имеющих двухскатные покрытия, украшенные шеломом-охлупнем («Г2,ПГ1,ПТ2,В2/1» - 207 штук или 89,61%) (рис. 4, 11, 15, 18, 19), причелинами («Г2,ПГ1,ПТ2,В2/2» - 95 штук или 41,13%) (рис. 4, 11. 18, 19) или «красным» тесом («Г2,ПГ1,ПТ2,В2/3» - 50 штук или 21,65%) (рис. 4, 9, 11. 15, 18, 19).

В свою очередь, по набору упомянутых выше конструктивно-декора­тивных элементов соответствующий вариационный ряд объектов раскладыва­ется на три группы, наиболее многочисленной из которых является группа столбиков, двухскатные крышки которых украшены одним элементом (113 штук) - шеломом (рис. 4, 15, 19) или причелинами (рис. 19) (соответственно, 87,62 и 12,38%). Бо­лее одной трети сооружений (83 столбика - 36,56%) составили вторую группу, имея в покрытии по два конструктивно-декоративных элемента: шелом и причелины (65,06%), шелом и «красный тес» (27,71%) (рис. 4, 15) или приче­лины и «красный тес» (7,23%). Наконец, третью группу сооружений обра­зовали столбики, двухскатные крышки которых декорированы резьбой по контуру свесов и украшены причелинами и шеломами (21 объект) (рис. 4, 11, 18, 19).

Но и это еще не все, поскольку, к примеру, упомянутые выше шеломы на 12 сооружениях имеют элементы, имитирующие «стамики», а на двадца­ти пяти столбиках причелины украшены резными «полотенцами».

В соответствующих территориальных распределениях относительный процент столбиков с двухскатными крышами из «красного теса» («Г2,ПГ1,ПТ2,В-/3») увеличива­ется при движении с юга на север от Архангельского к Мурманскому побе­режью (соответственно, 9,74% против 70,24%). Несколько иная тенденция наблю­дается в случае украшения крыши столбика шеломом («Г2,ПГ1,ПТ2,В2/1»). Так, наиболее часто оказываются им увенчанными столбики Карельского Поморья (62,28% против 7,06% и 7,79% на Мурманском и Архангельском берегах). Наконец, практически сходная тенденция прос­леживается и при украшении крыш причелинами («Г2,ПГ1,ПТ2,В2/2»), правда последние пол­ностью отсутствуют на столбиках Мурманского побережья.

Помимо декоративного украшения покрытий остовы-лопастки большей части за­действованных в анализе столбиков (339 объектов против 317 столбиков) имеют изящную по­резку, напоминающую резьбу домовых столбов («Г2,ПГ1,ПВ2/1» - 7,16%) (рис. 4, 11) или балясин крылец и галерей жилых зданий и культовых построек («Г2,ПГ1,ПВ2/1» - 44,51%) (рис. 3, 4, 13, 15, 19) [223]. Граница между соответствующими вариантами в действительности тоже довольно ус­ловная и при их разделении, естественно, играла существенную роль форма поперечного сечения остова-лопастки.

При этом основная масса столбиков, имеющих порезку остова («Г2,ПГ1,ПВ2»), оказывается скон­центрированной в границах Карельского Поморья (88,16% против 7,70% и 4,14% на Ар­хангельском и Мурманском берегах от 338 резных столбиков). В свою очередь из 522 столбиков, обследованных по признаку наличия дополнитель­ных элементов на поверхности остова, в группу таковых попало 40,61% сооружений («Г2,ПГ1,ПВ-/2»), число которых в относительном распределении возрастает при движении с юга на север от Архангельского к Карельскому и далее к Мур­манскому побережьям (соответственно, 17,24%; 49,28% и 84,34%).

В качестве дополнительных элементов на поверхности остовов-лопасток натурными обследованиями за­фиксировано наличие крестиков («Г2,ПГ1,ПВ-/2(1)» - 36,26%) (рис. 4, 11, 13, 19) или иконок («Г2,ПГ1,ПВ-/2(2)» - 56,14%) (рис. 15, 18, 19), а также выявлены примеры их сов­местного сочетания («Г2,ПГ1,ПВ-/2(3)» - 2,92%) (рис. 18, 19). При этом три четверти дополнительных элементов оказываются врезанными («Г2,ПГ1,ПВ-/2(-)(01.1)» - 75,23%), а 24,45% - накладными («Г2,ПГ1,ПВ-/2(-)(01.2)»). В более поздних сооружениях эти элементы уступили место фотографиям ((«Г2,ПГ1,ПВ-/2(4)» - 4,68%). Помимо этого, на ряде столбиков зафиксирована символьная резьба («Г2,ПГ1,ПВ-/2(-)(02.2)» - 0,57%) и роспись («Г2,ПГ1,ПВ-/2(-)(02.3)» - 0,38%).

Вторую подгруппу поморских вертикально стоящих функционально-сим­вольных знаков образуют кресты («Г2,ПГ2»), дифференцирующиеся на два варианта: «Г2,ПГ2/1» - гибридные формы столбиков-крестов (1,35%) (рис. 14), основная масса ко­торых сконцентрирована на Карельском берегу (17,54% против 0,68% на Архангельском берегу), и «Г2,ПГ2/2» - собственно кресты (98,65%), бытующие на всех беломорских побережьях (рис. 7-10, 12). В отличие от первых, имеющих двухскат­ные крышки, вторые дополнительно подразделяются на два подварианта: кресты без крыш («Г2,ПГ2/2(1)» - 85,00%) (рис. 7, 8, 12) и кресты с крышами («Г2,ПГ2/2(2)» - 15,00%) (рис. 9). Согласно полученному процентному распределению кресты второго варианта явно преобладают в Карельском Поморье (91,49% против 15,78% и 1,61% на Архангельском и Мурманском побережьях).

По общему композиционному решению поморские кресты имеют три варианта. Основную массу составляют восьмиконечные кресты («Г2,ПГ2,Т-/3» - 87,08%) (рис. 7-10), относитель­ное число которых уменьшается при движении с юга на север обследованной территории (соответс­твенно, 98,48%; 81,48% и 63,99% на Архангельском, Карельском и Мурманс­ком побережьях). Одну десятую часть сооружений этого типа образовали четырехконечные кресты («Г2,ПГ2,Т-/1» - 10,86%), бытующие только на Карельском и Мур­манском берегах (соответственно, 5,56 и 34,72%) (рис. 14). Наконец, натурными обследованиями было установлено существование шестиконечных крестов («Г2,ПГ2,Т-/2» - 2,05%), основная масса которых сконцентрирована на Карельском берегу (12,96% против 1,52% на Архангельском и 1,29% на Мурманском побережь­ях) (рис. 12).

Судя по полученным результатам, более половины (76 объектов или 58,46%) покрытий собственно крестов и гибридных сооружений выполнены из «красного теса» (т.е. имеют порезку по кромке свесов) (рис. 9) и украшены до­полнительными декоративными элементами («Г2,ПГ2,B2» - 105 объектов - 57,69%) в виде при­челин («Г2,ПГ2,B2/2» - 20,79%) или шеломов («Г2,ПГ2,B2/1» - 38,61%), а также их сочетаний («Г2,ПГ2,B2/4» - 40,59%).

Поперечные сечения остовов крестов не менее разнообразны, чем аналогичные конструктивные решения, зафиксированные на намогильных столбиках. На фоне преобладания крестов с остовами квадратного сечения («Г2,ПГ2,Т4» - 45,45%) бытование имеют кресты с остовами круглого («Г2,ПГ2,Т2» - 18,18%), восьмигранного («Г2,ПГ2,Т3» - 27,27%) и прямоугольного («Г2,ПГ2,Т1» - 9,09%) сечений. Правда, три последних упомянутых варианта встречаются только на некрополях Ка­рельского побережья.

Подобно столбикам кресты («Г2,ПГ2,ПB-/2(2)(01.1)» - 4,05% от 1061 объекта) имеют дополни­тельные элементы в виде врезных («Г2,ПГ2,ПB-/2(2)(01.1)» - 83,72%) (рис. 9) или накладных («Г2,ПГ2,ПB-/2(2)(01.2)» - 16,28%) иконок и украшены («Г2,ПГ2,ПB-/-(-)(02.2)») выемочной символьной («Г2,ПГ2,ПB-/-(-)(02.2)(03.2)» - 3,11%) или абстрактно-геометрической («Г2,ПГ2,ПB-/-(-)(02.2)(03.1)» 0,18%) резьбой.

Говоря о порезке поморских некрокультовых сооружений можно сказать, что резьба, обильно покрывающая остовы столбиков и крестов, а также причелины, шеломы и тес их двухскатных крышек во многом напоминает резьбу столбов, балясин, причелин, ветрениц и полотенец крылец и галерей старинных зданий [83, с. 120-134; 172, с. 270об.-277, рис. 80, 81; 169, с. 253-279, ил.], в чем видится дальнейшее творческое развитие ассоциативных связей с жилищем и культовыми постройками, преемственно перешедших к столбиками от «домиков мертвых».

В дополнение к контурной резьбе лицевые и тыльные поверхности многих столбиков и крестов нередко украшены плоскостной выемочной резьбой из кружков, треугольных зубьев, желобков, розеток, солярных знаков, а также сложными криволинейно-геометризованными и растительными орнаментами, вплоть до довольно реалистического и высокохудожественного изображения «древа жизни» [170, с. 134, 147, ил.; 226, с. 8]. Примечателен и тот факт, что многие внешне абстрактные формы столбиков, а также отдельные элементы и детали их резьбы и росписи хорошо корреспондируются с известными из иконологии каноническими эмблемами и символами (песочные часы, урны, бабочки, гирлянды цветов и т.п. [217, с. 211-228]), что свидетельствует о высоком культурном и профессиональном уровне поморских мастеров-резчиков и одновременно наводит на мысль о существенном влиянии на поморскую народную культуру профессионального искусства.

Очагами и проповедниками последнего на территории Беломорского Поморья были Михайло-Архангельский (Михайловский Архангельский - 1389 г.), Николо-Карельский (Николаевский Корельский - 1410 г.), Соловецкий (1429 г.), Кандалак-шский (сер. XVI в.), Кожеозерский (1552 г.), Кий-островский (1656 г.) и Пертоминский (1559 г.) монастыри с сетью своих поморских усолий, небольших раскольничьих скитов, пустыней и молелен [3; 5, с. 68; 7; 11, с. 76, 86; 24; 25; 26; 29; 32; 33; 34; 35; 36, с. 86; 40; 41; 42, с. 144, 147-149; 46; 47; 48; 49; 51, с. 12; 53; 58; 59; 60; 61; 62; 68, с. 158; 70; 71; 72; 75, с. 29; 80; 81; 92; 97; 99; 100; 101; 102; 152; 162; 166, с. 111; 178; 179; 184, с. 35; 188, с. 57, 62, 153, 157, 159; 203; 204; 205; 206; 207; 214; 216, с. 30; 222; 223; 224; 227; 229; 233; 235].

Естественно важную роль играли также филиалы крупных монастырей центральной России, размещавшиеся в Сумском, Унском, Лудском и Ненокском посадах, в селе Варзуге и в деревне Умбе, а также в городских поселениях Архангельске, Кеми, Онеге и Мезени [24, с. 62-126; 204]. И над всей этой довольно обширной и густой сетью культурно-идеологических, социально-экономических и хозяйственно-бытовых связей незримо реяло «духовное поле» Выговского общежительства (см. к примеру: [50; 67; 106; 210; 228]).

Сохранению и долгому существованию, а также широкому распространению и творческому развитию рассмотренных выше традиционных архитектурно-конструктивных форм и приемов в поморской среде несомненно содействовали старообрядческие традиции, влияние которых, предположительно, осуществлялось сразу по нескольким направлениям.

Во-первых, существенно важную роль играло «поморское согласие» как религия подавляющей части поморского населения [38, с. 90-98]. Во-вторых, данное воздействие, предположительно, осу­ществлялось через традиции и обряды, складывавшиеся в недрах мужских рыболовецких общин. В этой связи следует вспомнить о существовавшей в поморской среде уникальной в своем роде системе клеймения предметов и вещей, имевшей не только функциональное назначение, но и тесно переплетавшейся с традициями и символикой народных оберегов и заклинаний [14, с. 75, 78, 83-84] и в определенной мере способствовавшей формированию своеобразных черт поморского некрокульта.

Глубокое проникновение старообрядческих традиций в поморскую среду могло происходить, благодаря широкому распространению образования среди поморского населения через обучение грамоте в старообрядческих скитах и молельнях. Влияние могло осуществляться и через торговые связи Поморья с Даниловским скитом как центром изготовления «поморского» литья, икон, хозяйственно-бытовой утвари и предметов церковного обихода (см. к примеру: [14, с. 94-95; 31; 54; 57; 192; 200; 220; 221]). В пользу данного предположения свидетельствует результат сравнения приемов оформления древних рукописных книг [153, с. 61-62; 219, с. 210-226] с примерами резьбы на поморских намогильных памятниках и памятных знаках (поклонных, придорожных и обетно-поминальных столбиках и крестах).

Не последнюю роль в общем процессе, предположительно, играло обучение поморов «по обету» ремеслу и искусству в Даниловском ските и в мастерских Соловецкого монастыря [14, с. 91-94] и их дальнейшая активная подвижническая деятельность в поморских селениях, подобно творчеству попавшего в анналы истории поморской культуры знаменитого мастера-раскольника Зосимы из Кеми [212, с. 51].

В заключении напомним читателю, что упоминание об этом народном умельце было сделано в связи с характеристикой некрокультовых сооружений как специфических историко-культурных и архитектурно-художественных объектов, воплотивших в себе разнообразные качества, детальное изучение которых позволит в будущем открыть еще множество интересных страниц в истории материальной и духовной культуры населения Беломорского Поморья.

На ближайшую перспективу автор планирует проведение сопоставительного исследования некрокультовых сооружений Мурманского, Карельского и Арангельского Поморий с построением корреляционных диаграмм, а также выполнение сравнительного анализа поморских памятников с аналогичными сооружениями, бытующими на территории Беломорской Карелии [239]. Вслед за этим будет продолжено детальное изучение морфологии архитектурно-декоративных элементов и деталей, украшающих некрокультовые сооружения Беломорского Поморья.

В свою очередь результаты уже проведенного исследования планируется включить в состав справочно-информационного блока Web-страницы по памятникам народной архитектуры Карельского Поморья и Восточного Обонежья. И в этой связи автор выражает искреннюю благодарность Российскому гуманитарному научному фонду (Грант РГНФ, 2000-2001, № 00-04-12002в, Грант РГНФ, 2001-2002, № 01-04-49004а/с) за финансовую поддержку его научно-теоретических и прикладных исследований в области изучения, сохранения и использования отечественного историко-архитектурного наследия.

Приложение.

СПИСОК НЕКРОПОЛЕЙ КАРЕЛЬСКОГО ПОМОРЬЯ, ПРЕДСТАВЛЯЮЩИХ ИСТОРИКО-АРХИТЕКТУРНУЮ ЦЕННОСТЬ (по материалам историко-архитектурной экспедиции Петрозаводского государственного университета 1992 года).

1. Беломорский район, д. Вирма, комплекс намогильных сооружений, кон. XIX - нач. XX вв.

Комплекс намогильных сооружений расположен на деревенском кладбище на расстоянии 1,5 км к юго-востоку от поселения и включает 5 намогильных столбиков с ориентацией захоронений 70-80 град. к северу. Одно из захоронений, согласно надписи, вырезанной на лицевой поверхности столбика, датируется 1889 годом.

Все столбики выполнены из тесин прямоугольного сечения с контурной резьбой, производной от балясин. Лицевая поверхность одного столбика дополнительно украшена двумя глухими кружками и надписью «В.П.К.» у основания. На трех столбиках сохранились двухскатные крыши с прямообрезным тесом и в двух случаях - лицевые причелины без резьбы. На столбике, датируемом 1889 годом, ранее имелась прямоугольная (предположительно металлическая) иконка, а на лицевой поверхности столбика с надписью был вырезан шестиконечный крест.

Комплекс намогильных сооружений на кладбище деревни Вирма, построенных в конце XIX - начале ХХ веков, представляет историко-архитектурную ценность как микрокомплекс из нескольких сооружений некрокульта, сохранивших самобытные черты поморской культуры.

2. Беломорский район, д. Ендо-Губа, архитектурно-ландшафтный комплекс культовой рощи с деревней.

Архитектурно-ландшафтный комплекс культовой рощи с деревней Ендо-Губа находится на юго-востоке Беломорского района (северо-восток Карелии, граница Поморской зоны и материковой части Карелии). Поселение расположено на узком, длиной более двух километров «Г»-образном в плане полуострове, глубоко врезающемся в озеро Сумозеро. Культовая роща с деревенским кладбищем размещается на западной оконечности полуострова и, благодаря значительной высоте деревьев (до 20 метров), выполняет роль периферийного акцента для жилой застройки поселения, замыкая перспективы прибрежного ряда домов, и роль крупного пространственного ориентира при движении по озеру Сумозеру.

Роща также выполняет функцию некрокультового комплекса - в ней находится деревенское кладбище с большим количеством могил с земляными намогильными холмиками, металлическими и деревянными крестами под двускатными крышами. Роща состоит в основном из хвойных деревьев (ель) с незначительным процентом лиственных пород. Возраст наиболее старых деревьев до 100-150 лет.

В свою очередь жилая застройка поселения размещена на каме­нисто-песчаной косе, соединяющей культовую рощу с материком. Поселение имеет смешанную объемно-планировочную структуру, сочетающую фрагменты одно- и двухрядной прибрежно-рядовой (наиболее старая часть деревни, расположенная вблизи культовой рощи) и уличной (на выезде из деревни) планировок.

Сочетание культовой рощи с поселением, сохранившим традиционную планировочную структуру, включающую прибрежно-рядовую и уличную планировки, и с уникальным природным ландшафтом позволяют отнести этот архитектурно-ландшафтный комплекс к числу памятников, имеющих историко-архитектурную ценность.

3. Беломорский район, с. Сумский Посад, комплекс намогильных сооружений, кон. XIX - нач. ХХ вв.

Комплекс намогильных сооружений расположен на деревенском кладбище на расстоянии 1,5 км к северо-западу от поселения вниз по течению реки Сумы на ее ле­вом берегу и включает пять намогильных столбиков с ориентацией захоронений 80 град. к северу. Все столбики выполнены из тесин прямоугольного сечения с контурной резьбой, производной от балясин.

Лицевая поверхность одного из столбиков дополнительно украшена резьбой из глухих кружков, а на другом - вырезаны бук­вы - «С.Р.Б.» и «П.А.Ф.». На всех столбиках сохранились двухскатные крыши: в трех случаях - с красным тесом (у одного - в виде треугольных, а у двух - в виде трапециевидных зубьев); в двух случаях - с шеломом, имеющим резной гребень и еще в двух случаях - с причелинами без резьбы. На двух столбиках сохранились калеванные рамки, имитирующие киот для иконки и прибитые заводскими гвоздями.

Комплекс намогильных сооружений на кладбище села Сумский Посад, построенных в конце XIX - начале XX веков, представляет историко-архитектурную ценность как микрокомплекс из нескольких сооружений некрокульта, сохранивших самобыт­ные черты поморской культуры.

4. Беломорский район, д. Сухое, комплекс намогильных сооружений, кон. XIX - нач. ХХ вв.

Комплекс намогильных сооружений расположен на двух деревенских кладбищах на расстоянии 0,5-1,0 км к западу от поселения и включает 2 намогильных столбика, сохранившихся на территории старого кладбища и 21 намогильный столбик - над захоронениями нового кладбища.

Все 23 намогильных столбика выполнены из тесин прямоугольного сечения с контурной резьбой, производной от балясин. У пяти столбиков лицевые поверхности дополнительно украшены глухой резьбой из кружков, желобков и засечек, а у девяти - криволинейной выемочной резьбой. На трех столбиках дополнительно вырезан четырехконечный, а на одном - шестиконечный крест. На 22 столбиках сохранились двухскатные крыши: в 16 случаях - с красным тесом (5 - в виде треугольных и 11 - в виде трапециевидных зубьев); в 16 случаях - с причелинами (15 - без резьбы и 1 - с резьбой в виде треугольных зубьев) и в 14 случаях - с шеломами. На 14 столбиках сохранились калеванные рамки, имитирующие киот для иконки и прибитые заводскими гвоздями. На трех столбиках ранее имелись прямоугольные иконки (в одном случае - врезная, а в двух - накладные, прибитые гвоздями).

Комплекс намогильных сооружений, построенных в конце XIX - начале ХХ веков на старом и новом кладбищах деревни Сухое, представляет историко-архитектурную ценность как комплекс сооружений некрокульта, сохранивших самобытные черты поморской культуры.

5. Беломорский район, о. Троицы, на оз. Муезеро, архитектурно-ландшафтный комплекс культовой рощи, намогильных сооружений и культовых построек.

Архитектурно-ландшафтный комплекс культовой рощи, намогильных сооружений и культовых построек находится на западе Беломорского района (северо-восток Карелии, материковая часть). Остров Троицы находится на расстоянии четырех километров от деревни Ушково. Культовая роща расположена на возвышенности с восточной стороны острова и, благодаря значительной высоте хвойных деревьев (до 20 метров), выполняет роль ориентира при движении по озеру.

Роща также выполняет функцию некрокультового комплекса - в ней находится деревенское кладбище с земляными намогильными холмиками, деревянными намогильными столбиками под двухскатными крышами с порезкой, производной от балясин, часовней-гробницей, кон. XIX - нач. ХХ вв. (вновь выявленным объектом). Кроме того, на границе кладбища находятся постройки, стоящие на охране - церковь Николая Чудотворца (1602 г.) и часовня Спаса Нерукотворного (1872 г.).

Сочетание культовой рощи с некрокультовыми сооружениями и памятниками архитектуры, а также с природным ландшафтом позволяют отнести этот архитектурно-ландшафтный комплекс к числу памятников, имеющих историко-архитектурную ценность, и полностью включить его в водный туристический маршрут (бывшего союзного зна­чения) по рекам Охте и Кеми.

6. Республика Карелия, Кемский район, д. Калгалакша, комплекс намогильных сооружений, кон. XIX - нач. ХХ вв.

Комплекс намогильных сооружений расположен на деревенском кладбище на восточной окраине деревни Калгалакша на расстоянии 300 м от жилых построек и в 20 м от берега Кандалакшского залива.

В состав комплекса входят шесть намогильных «домиков» и 19 намогильных столбиков, устроенных над захоронениями с ориентацией от 47 до 70 градусов к северу. Из шести намогильных «домиков» два рублены из плах горбылем внутрь «в прямоугольную лапу», один выполнен из плах горбылем внутрь на кованных гвоздях и три - из тесин на кованных гвоздях.

У двух домиков ранее были трапециевидные, а у одного - двухскатная крыша из тонких продольных (относительно конька) тесин на кованых гвоздях. У двух домиков с западной стороны на фронтоне сохранились прямоугольные окошки. Из четырнадцати, зафиксированных на кладбище, намогильных столбиков до настоящего времени в относительной сохранности дошло 17 сооружений. Все столбики выполнены из тесин прямоугольного сечения с контурной резьбой, производной от балясин.